Книга получила триста пятьдесят лет передышки. Процветает испанский каббализм. В южной Франции и Италии во множестве являются великие мистики. Все пишут книги, исполненные тайной мудрости. Но ничто не может поколебать Сефер ха-Завиот. Зогар? Багир? Они тоже прошли долгий путь. Проходные пьесы, таких было двенадцать на дюжину, и что из них вышло? Тактический успех, не более того. Ха-Завиот была бомбой замедленного действия, эталоном.

Над заливом дует холодный лесной ветер, он врывается в город и в миссию, где сидят Анхель и Амо. Анхель чувствует залах сосновых веток, а Амо — аромат эвкалипта. Они откладывают сигареты и всей грудью вдыхают пряный освежающий воздух.

— Карта, — говорит Амо. — Имена Бога — это очень важно, но карта — это ключ.

— Почему?

— Потому что это путь на небеса, библейский переход от земного к небесному. — Он на мгновение замолкает, чтобы увидеть что-нибудь вдали, и не может ничего разглядеть, но глаза его скрипят от напряжения, звезды сливаются и теряют четкость. — Это вход, — добавляет он наконец.

— Но зачем для этого нужна карта, неужели не достаточно координат?

— Я думаю, это оттого, что местоположение входа может меняться, координаты не фиксированы и вращаются вокруг оси по своим, непредсказуемым законам.

Анхель ничего не говорит в ответ, и Амо берет из пачки следующую сигарету, находит зажигалку в нагрудном кармане, ночь разлетается на куски от вспышки пламени, струя дыма выходит из ноздрей до того, как гаснет огонь, и они моргают, чтобы отогнать от глаз ставшую непроглядной тьму.

Когда все проходит, Амо говорит:

— Это называется «путь ангела».

— Из Испании книга попала в Ватикан?

— Как я уже говорил тебе раньше, это дело рук испанской инквизиции. Церковь долго противилась пыткам. Но времена и обстоятельства изменились, и в 1252 году применение пыток было официально санкционировано папской буллой. Бог стал предметом, определяемым с помощью боли. В 1492 году христианство нанесло исламу еще одно поражение — пала мусульманская Гранада, мавры были изгнаны. Потребовалось три месяца христианского правления, прежде чем Фердинанд и Изабелла создали инквизицию. Вначале евреям предложили простой выход — обратиться в христианскую веру или покинуть страну. Многие обратились, но втайне остались иудеями. Их назвали марранами — тайными евреями. Христиане боялись их. Не смешно ли? Учреждение инквизиции имело целью разоблачение марранов. Это дело заняло двенадцать лет, но инквизиция неутомимо искала и грабила. В конце концов она сумела очистить от скверны тринадцать тысяч человек, по большей части евреев. Все это время испанская церковь платила свою десятину Ватикану произведениями еврейского искусства и еврейскими книгами, среди прочей добычи находился и Сефер ха-Завиот.

Знали ли инквизиторы об этом? — хочет спросить Анхель, но Амо встает, потягивается и выходит, оставляя Анхеля одного на веранде. Прошло семьсот лет, но на земле до сих пор живут люди, подобные Исосселесу. Люди, способные на преследование других. Анхель думает о хромоте Койота, выглядывает на улицу, стараясь высмотреть человека, испытывающего потребность пытать и бить другого человека на пустынном холодном шоссе только для того, чтобы добыть немного информации.

Анхель закуривает сигарету, смотрит в ночь, потом садится в кресло и видит, как Амо застегивает пальто в гостиной. Анхель различает лишь смутное изображение, медные пуговицы отбрасывают тусклый свет обратно на крыльцо. Амо застегивается до конца, проводит матерчатой щеткой с рукояткой из слоновой кости по брюкам, выходит из комнаты, и Анхель слышит, как закрывается входная дверь, потом слышит, как Амо спускается по ступеням, а затем наступает тишина. Анхель встает, выходит в другую комнату и смотрит на щетку, которую Амо прислонил к лампе, стоящей на столе. Эту щетку Амо подарили несколько лет назад в Сенегале вместе с бритвой с нефритовой рукояткой и помазком из тигрового меха. Амо носит эти вещи в аккуратном черном кожаном футляре и каждый день ими пользуется. Он никогда никому не рассказывает, как он получил эти вещицы, и вчера Койот спросил его, и Амо, взяв бритву в левую руку так, словно это была древняя головоломка, сказал, что с удовольствием бы ответил на этот вопрос, но не может, так как для этого надо знать язык, которым он не владеет.

Согнувшись, Койот переминается с ноги на ногу в темном коридоре. На плечи накинуто длинное, свисающее до пола, черное одеяло, в которое он зябко кутается. Под босыми ногами поскрипывает холодный пол. Раннее утро, переплет окна четко вырисовывается на фоне луны, не спрятавшейся еще за горизонт. Снаружи раздается натужный хрип мотора, прерывая разговор.

— Что это было? — Койот приподнимается на цыпочки, слушая, как ему что-то повторяют по телефону. Короткий стук положенной на рычаг трубки.

— Все дело в чернилах, — говорит Койот, таинственным образом изгибая брови под невероятным углом, — это, кажется, очень редкая разновидность.

Анхель и Амо сидят в гостиной, перед ними чашки кофе и в центре стола — гора пончиков. На Амо халат из пышного бархата. Как ни старается Анхель, он не может смотреть на Амо, а видеть человека, обожающего пончики. Анхель по-прежнему думает, что Амо может обожать только битвы, быструю автомобильную езду и рассказы о кораблекрушениях.

Два вечера назад Амо водил их в старый матросский подвальчик за Кэндлстик-парком, в замызганный бар с паршивой кухней. Там были только двое бледнолицых — Анхель и Койот. Правда, это никого не волновало. Истории о рыболовных приключениях и смелых проходах в Малаккском проливе, о кораблях-призраках на Великих озерах и Амо, угощавший народ выпивкой и подначивавший всех и каждого. Это были моряки, почти сплошь пираты, они обошли весь белый свет и видели массу всяких диковин и даже иногда белых людей. Койот провел весь вечер в углу, облокотившись на стойку и задумчиво жуя сигару. Этот человек хорошо знал, когда надо молчать. Анхель понял, что большая часть этих людей, вероятно, работала на Койота, хотя никто из них и не знал его лично.

— Для того чтобы получить такой цвет, нужно смешать тридцать девять ингредиентов, а цель только одна — если считать наше письмо целью. Эти чернила используют для восстановления палимпсестов.

— Палимпсестов? — Анхель глазами ищет словарь.

Койот протягивает руку к стопке книг, лежащих на столе, выдергивает оттуда толстый словарь и некоторое время взвешивает его на руке. Он бросает словарь Анхелю, и тот находит соответствующую статью. «Палимпсест, существительное. Пергамент или иной текст, знаки которого частично или полностью удалены для того, чтобы освободить место для другого текста».

— Дурацкий твой словарь. — Койот зло округляет глаза. — В палимпсесте видны все предыдущие тексты, все, что когда-либо было написано на этом куске пергамента. Это видимая история.

— Так в чем же суть? — спрашивает Анхель.

— Суть заключается в том, что есть очень трудные для восстановления тексты. Это очень редкое и ценное искусство, особая форма реставрации древностей, но оно намного более тонкое, чем ты можешь себе представить. Самое трудное — подобрать цвет чернил. Если ты начнешь вставлять буквы чернилами неверного цвета или чернилами, которые активно реагируют с материалом пергамента, то все будет кончено. Кто бы ни был наш иезуит, его внимание к деталям поражает. Среди прочего этот особенный цвет чернил лучше всего работает на рукописях, записанных в засушливом климате и хранившихся на протяжении около пятисот лет.