Он поступил в Гарвардскую медицинскую школу, стал пионером в области неврологии и одним из первооткрывателей болезни Тей-Сакса - генетического заболевания, которым в непропорционально большой степени страдают евреи-ашкенази. Будучи одно время президентом Американской неврологической ассоциации, Барни консультировал в больнице Монтефиоре и некоторое время возглавлял ее медицинский совет. (Наряду с другими выдающимися достижениями, он также был детским врачом Фриды Шифф).

Старший брат Сакса, Юлиус, столь же теоретик, сколь и практик, продолжил обучение в Колумбийском университете, а затем в Университете Ростока на севере Германии, где получил степень доктора философии. Будучи педагогом, как и его покойный отец, Юлиус завершил незаконченное наследие Джозефа, основав Коллегиальный институт доктора Сакса на Западной 59-й улице, 38. Он стал предпочтительной школой для немецко-еврейской элиты Нью-Йорка, которую посещали отпрыски семейств Голдманов, Леманов, Саксов и Шиффов. "Он был добрейшим человеком на свете, но, как и большинство Саксов, обладал резким нравом и мог обрушиться на вас, как тонна кирпичей", - вспоминал племянник Джулиуса Уолтер, который учился в Sachs' Collegiate вместе со своими старшими братьями. Герберт Леман, одноклассник брата Уолтера Пола, вспоминал Джулиуса как грозного директора, который был "вспыльчив и резок" и "изрядно нас напугал".

В 1874 году Джулиус стал первым членом семьи Сакс, который скрепил брачные узы с Голдманами, женившись на оживленной старшей дочери Маркуса и Берты, Розе, талантливой актрисе, которая с удовольствием ставила спектакли для всей семьи. В 1877 году брак Сэма с Луизой еще больше укрепил семейные узы Голдманов и Саксов.

Дружба Сэма с Джейкобом Шиффом зародилась еще до его женитьбы. Они познакомились в начале 1870-х годов, до расформирования компании Budge, Schiff & Co., когда оба мужчины пытались утвердиться в Нью-Йорке. Уже тогда благотворительные инстинкты Шиффа произвели впечатление на Сакса. "Уже тогда проявились его деятельный ум и энергичность в движениях за улучшение положения своих товарищей", - вспоминал Сакс. И он отмечает: "За все время моего знакомства с господином Шиффом и во время регулярных воскресных прогулок в больницу я не переставал испытывать впечатление благотворительности, которая распространяется не только на уход за больными, но и на высшее образование своих единоверцев и на улучшение положения бедняков в разных частях света".

S. Г. Розенбаум, сменивший Шиффа на посту президента Монтефиоре, удивлялся, что "ни один человек, с которым я когда-либо общался, не жил более основательно в соответствии с принципами "Noblesse Oblige".

Шифф твердо верил, что его привилегированное положение налагает на него обязанность заботиться о менее удачливых. "Избыток накопленных нами богатств, по крайней мере в некоторой степени, принадлежит нашим ближним; мы лишь временные хранители наших состояний", - сказал он однажды. И он свысока смотрел на миллионеров, которые копили свои богатства в течение жизни и становились филантропами только после смерти. Шифф также не верил в пассивную благотворительность, о чем свидетельствует его жесткий контроль над организациями, которые он поддерживал. "Благотворительность и филантропия, чтобы стать эффективными, должны иметь личный надзор.... Сердце трогается быстрее, чем голова, благотворительность изобилует, а филантропия отсутствует." Он чувствовал ответственность не только за пожертвования, но и за руководство. "Шифф никогда не претендовал на лидерство; он просто естественно осуществлял его", - вспоминал Моррис Уолдман, социальный работник, тесно сотрудничавший с ним.

Воспитание Шиффа во Франкфурте, где в еврейской общине прочно укоренились филантропические традиции и где клан Шиффов долгое время занимал лидирующие позиции, несомненно, повлияло на его благотворительные убеждения. Но интенсивность его филантропической деятельности проистекала не только из чувства морального долга. Он рассматривал свою филантропию через еврейское понятие "цедека". Этот термин переводится не как "благотворительность" - это слово Шиффу не нравилось, - а как "справедливость" или "честность". В отличие от благотворительности, в цедеке не было ничего добровольного. Помогать бедным и нуждающимся было религиозным требованием.

Шифф придерживался традиционной еврейской практики десятины в размере 10 процентов от своего дохода и требовал, чтобы его дети жертвовали часть своих пособий на благотворительные цели, такие как Фонд свежего воздуха. 1 января каждого года, когда составлялся баланс Kuhn Loeb, Шифф откладывал десятую часть своих доходов на отдельный счет, который продолжал пополнять в течение года. Филантропический фонд Шиффа рос вместе с доходами Kuhn Loeb, которая под руководством Шиффа завоевала репутацию проницательного оператора в сфере железнодорожного финансирования.

По мере роста своего авторитета как финансиста Шифф никогда не испытывал недостатка времени для филантропических дел. Более того, казалось, что он ставит их в приоритет. На одном из заседаний в офисе Kuhn Loeb, вспоминал один из директоров Montefiore, совет рассматривал дела различных претендентов, когда в комнату проскользнул клерк и передал Шиффу записку с уведомлением о том, что его ждет клиент. "Он просил передать джентльмену, что сейчас он занят на очень важном совещании и не сможет принять его в течение двадцати минут". Только когда последнее заявление было обсуждено, банкир поднялся, чтобы поприветствовать человека, терпеливо ожидающего аудиенции - не просто клиента, а, возможно, самого важного для фирмы: президента Пенсильванской железной дороги.

Финансовое превосходство Шиффа было настолько велико, что даже компания Reading Railroad, возглавляемая Остином Корбином, магнатом, который публично заявил, что планирует запретить евреям въезд на свой бруклинский курорт, неоднократно пыталась заинтересовать Kuhn Loeb в своем бизнесе. Шифф отказался, хотя знал, что его фирма может быстро получить прибыль. "Наше самоуважение запрещает нам иметь что-либо общее с этим человеком, каким бы способным он ни был", - сказал Шифф одному из деловых партнеров. И отметил, что "мне было бы стыдно перед собой и своими детьми, если бы я поступил иначе". Корбин сожалел о своих антисемитских высказываниях, возможно, из-за негативной прессы, которую они вызвали. В 1886 году, чтобы задобрить нью-йоркских евреев и, возможно, подлизаться к Шиффу, Корбин выписал чек на 10 000 долларов для дома Монтефиоре. И снова Шифф дал ему отпор. Он не принял деньги Корбина, но и не позволил больнице лишиться столь необходимого вклада. Вместо чека Корбина на 10 000 долларов Шифф заменил его собственным.

Моисей Монтефиоре умер в 1885 году, не дожив до своего 101-го дня рождения. И во многом именно на мантию Монтефиоре, а не Джозефа Селигмана, претендовал Шифф. Газета Jewish World окрестила Шиффа "американским Монтефиоре", сказав, что это прозвище "справедливо", потому что он "по-княжески откликался на все призывы и нужды". Джозеф Баттенвизер, познакомившийся с Шиффом в 1883 году и тесно сотрудничавший с ним в благотворительных начинаниях, также проводил сравнение с британским филантропом: "Ни один еврей в Америке, ни один по ту сторону Атлантики со времен Моисея Монтефиоре не работал так доблестно