Он делает вялую попытку «сохранить лицо»:

— Разведка сообщала… — Но, видимо, в моих глазах отразилось что-то «такое», что он тут же выправляется: — Я, ваше величество!

И не дожидаясь моих следующих вопросов, по собственной инициативе бухает:

— Готов понести заслуженное наказание.

Ладно, значит не зря про него писали… в смысле — напишут, что генералом он был дельным, боевым и отважным.

— Генерал Столетов! То, что вы понимаете свою ответственность, — замечательно. Наказание вы, разумеется, понесете, но сейчас мне нужно не ваше раскаяние и не ваша голова, а взломанная оборона противника. На выполнение задачи — сутки. Исполняйте. И учтите: тяжесть вашего наказания будет зависеть от исполнения приказа.

Он медлит, слегка мнется. Затем все же рискует:

— Ваше величество, я могу рассчитывать на подкрепление?

— Можете. Батарея «московских львов» в вашем распоряжении. И лейб-гвардии бронекавалерийский.

Он несколько секунд осознает услышанное, затем молча козыряет и выходит из штабного вагона. Ну, если я в нем не ошибся — он сейчас землю носом рыть будет, станет бритишей зубами грызть, но оборону их прорвет. И тогда…

— Связь с командиром отдельного кавкорпуса мне. Немедленно!

Отдельный кавалерийский корпус — это, прошу прощения за каламбур, отдельная история. Получив сообщение о покушение на своего друга, повелителя и подателя всех жизненных благ, генерал-майор Ренненкампф, за полтора месяца до того отправленный, по большой просьбе генерал-адмирала, на Дальний Восток командиром четвертой кавалерийской дивизии, остановил движущиеся полки и метнулся за новостями. За тридцать два часа он доскакал до Тюмени, из которой вышел неделю тому назад, занял со своими драгунами телеграф и не пускал туда никого до тех пор, пока его собственные связисты не связались с Кремлем и не получили четких инструкций, по получении которых новоиспеченный генерал свиты Ренненкампф извинился перед тюменскими властями за причиненное неудобство и умчался назад к своим полкам.

10-й Новотроицко-Екатеринославский генерал-фельдмаршала Потемкина-Таврического, 11-й Харьковский, 12-й Мариупольский генерал-фельдмаршала князя Витгенштейна драгунские и 4-й Донской казачий графа Платова полки отреагировали на краткую, зажигательную речь своего комдива о гибели Александра, воцарении Николая и предательстве «дяди Вовы» исключительно правильно и по существу. Мысль о том, что мятежный Питер будет взят на клинки, солдаты и младшие офицеры встретили дружным ревом «Ура!» и здравицами в честь нового царя Николая.

Взбодренный таким поведением своих «бравых ребятушек», Павел Карлович двинулся ускоренным маршем в направлении Оренбурга, дабы прихватить с собой еще и уральских казаков. Это не было его личной инициативой, просто под шумок и во всеобщей неразберихе такую мысль присоветовал Данилович, явившийся в Москву на помощь своему воспитаннику. Я не проконтролировал, а связистам — им только дай чего-нибудь передать. Это они мигом!

В результате марш 4-й кавалерийской дивизии привел к удивительным последствиям. В Оренбурге Ренненкампф неожиданно встретился с «Искендером», он же — «полковник Волынский». То есть — с опальным великим князем Николаем Константиновичем.[78]Моим двоюродным дядюшкой.

Сей достойный муж прославился тем, что хотя и был, подобно всем великим князьям Романовым, первостатейным ворюгой, но, в отличие от других, то ли по скудости ума, то ли по странной склонности характера, воровал не у России, а у самих же Романовых. Лично. За что и был семейным советом моих милых родственничков объявлен безумным, лишен всех чинов и званий и сослан последовательно во Владимирскую губернию, Умань, Оренбург и Туркестан.

Находясь в Оренбурге, сей достойный представитель дома Романовых женился на казачке, чем приобрел изрядную популярность в глазах казаков Оренбургского казачьего войска. Он завел у себя аналог лейб-конвоя из самых отмороженных представителей казачества[79]и теперь, получив известие о гибели двоюродного брата, решил, что пришла пора и ему попробовать побороться за престол.

В Оренбурге, куда Николай Константинович явился из Туркестана, его «программу» по занятию престола и устройству государства Российского на принципах, близких к пугачевским, приняли если и не с восторгом, то как минимум без большого внутреннего сопротивления и душевных мук. Давненько уже в империи не наблюдалось самозванцев, а ведь при них такое раздолье всем «путающим личную шерсть с государственной». Короче говоря, к прибытию Ренненкампфа в Оренбурге уже имелось два кое-как сляпанных полка будущей «императорской гвардии» и примерно пятитысячная орда из беднейших казаков, киргиз-кайсаков и разного рода голытьбы, претендующих на звание императорской армии. Пытавшийся противодействовать самозванцу генерал Маслаковец[80]был схвачен и избит. Не казнили его исключительно из-за нехватки времени.

Вот в эту-то «идиллию» Павел Карлович и ввалился с грациозностью длинноносого посетителя магазина «Посуда». Выслушав проникновенное обращение вороватого кандидата на русский престол, получив для себя лично обещание возвести Ренненкампфов в княжеское достоинство, а для своих драгун и казаков — по тысяче десятин земли на брата, Павел Карлович, в свою очередь, поинтересовался у уральской старшины, какого черта здесь, собственно говоря, делает этот клоун? Что, цирк уехал, а клоуны остались? После чего совершенно серьезно предложил собравшимся прекратить комедию, новоявленного «Пугача» арестовать, а самим собираться и двигаться в Москву, на соединение с частями законного императора.

Николай Константинович порекомендовал Ренненкпфу чапать на запад, по дороге, проторенной его немногочисленными тевтонскими предками-моржами в 1242 году, а наиболее ретивые казачки вызвались выписать Павлу Карловичу прогонные. На этом диспут и завершился, перейдя на новый качественный уровень. Дело в том, что у Ренненкампфа имелись четыре тачанки с «единорогами» и конно-пулеметная команда с шестью «бердышами». Эти два «джокера» парой очередей поверх голов наставили «заблудших овец» на путь истинный.

Николай Константинович был арестован. Он яростно сопротивлялся аресту, бодая зубами кулаки драгунов, а своими ребрами — сапоги служивых. Поэтому оклемался только по приезде в Москву, где сейчас и находится, проживая в уютном помещении, любезно предоставленном Бутырской тюрьмой. Небольшая часть казачьей старшины покончила с собой, не вынеся мук совести (некоторые мерзавцы умудрялись заколоть себя штыком в спину или выстрелить в голову ДВА раза). Остальные же незамедлительно присягнули на верность Императору Николаю II (за пару месяцев до коронации!). В результате дальнейший путь Павел Карлович совершал во главе трех дивизий -4-й кавалерийской и 1-й и 2-й Оренбуржских Добровольческих казачьих. По прибытии в Москву оренбуржцы выяснили, что теперь от наказания их сможет спасти только массовый героизм, но, как ни странно, не сильно огорчились этому. Наоборот, они всеми силами стараются проявлять требуемый «массовый героизм», успешно освоили новое оружие и влились в состав нового формирования: Отдельный кавалерийский корпус, куда вместе с ними вошли также 4-я и 7-я кавалерийские дивизии и шесть конных батарей…