– Посоветуйте, где я с женой смогу остановиться на пару недель.

Дорффюрер заморгал еще чаще.

– Вы поняли вопрос?

Сзади него появилась полная и такая же ярко-рыжая женщина в полосатом переднике и коротком, до колен, платье.

– Гость спрашивает, у кого он может снять комнату, – прокричала она на ухо мужа.

– О-о-о! – взревел дорффюрер, наконец уяснив, что от него требуется. – Вас с радостью примут в любом доме, сейчас так мало туристов. Ничего не поделаешь – война.

– И все же, где будет лучше? – Юстин посмотрел на женщину.

– Непременно обратитесь к фрау Цвиташек, это очень опрятная и честная хозяйка, ее дом позади кирхи, – защебетала женщина, плечом оттесняя дорффюрера. – А мой, извините, глух с еще прошлой войны, но продолжает исполнять свои обязанности, как всякий порядочный немец.

– У вас есть почта?

– Нет, но каждое утро муж ездит в Розенхейм и оттуда привозит газеты и письма для наших жителей.

– Скажите ему, чтобы и нам он привозил свежие новости, – Юстин отсчитал семьдесят марок и протянул женщине.

Фрау Цвиташек сдала две комнаты с солнечной стороны и спокойным видом на горы, а также гараж, где некогда стоял «бьюик» хозяина, попавший вместе с владельцем в автороту вермахта. Эрих, ее сын лет десяти, вызвался прислуживать, если в этом возникнет нужда.

Мальчик оказался неистовым рыболовом. К свежим овощам, окорокам и домашним колбасам, которые в сравнении с берлинскими ценами здесь стоили сущие пустяки, прибавились блюда из прекрасной форели. На зорьке Юстин вместе с Эрихом спускался к реке и к восходу солнца успевал наловить рыб двадцать, мальчик умудрялся добыть вдвое, а то и втрое больше. К тому времени, как просыпалась Линда, расторопная фрау Цвиташек успевала или отварить, или поджарить, или запечь на костре в саду и подать форель к завтраку. После кофе приезжал дорффюрер и вручал толстый сверток газет. Юстин разваливался в кресле-качалке и принимался за чтение.

Судя по сводкам Восточная кампания развивалась победоносно. Северная группа войск генерал-фельдмаршала фон Лееба катилась через Прибалтику к Ленинграду. Группа армий «Центр» фон Бока достигла Смоленска. До Москвы оставалось 360 километров. На юге войска фон Рундштедта приближались к Киеву. Советские армии терпели одно поражение за другим. 28 дивизий, находящихся в западных областях России, были разгромлены полностью, 70 потеряли до половины людей и почти всю технику.

С некоторым злорадством Юстин подумал о Сталине. Вот чем «друг и любимец народов» расплачивался за 40 тысяч расстрелянных командиров, нанеся своей же армии гораздо больший ущерб, чем самая тяжелая война. Он достал карту. Танковая группа Гудериана нависла над столицей Украины, с юга навстречу ему шли танки фон Клейста…

Со двора донеслись голоса. Линда вышла узнать, в чем дело. Через минуту она вернулась:

– Дорффюрер привез телеграмму на твое имя. Он не отдает ее ни мне, ни фрау Цвиташек, хочет вручить лично.

Юстин прошел к калитке. Дорффюрер, придерживая руль велосипеда одной рукой, приподнял шляпу в знак приветствия, вытащил из сумки вчетверо сложенный листок и книгу почтовых отправлений:

– Прошу расписаться и проставить дату получения.

– Неужели отзывают? – встревожилась Линда. Юстин пробежал глазами по единственной строчке.

– Ты не ошиблась, понадобился Беербауму, – проговорил он тихо.

– Вы уже уезжаете?! – воскликнул дорффюрер.

– Как вы сказали: ничего не поделаешь – война, – отозвался Юстин, догадавшись, что дорффюрер – плут, он прекрасно слышит, но разыгрывает глухоту, чтобы избежать призыва в армию.

Линда решила остаться в деревне, а Юстин стал собираться в дорогу.

Носить военный мундир Пикенброк не любил. Он не шел ему. Витые полковничьи погоны, красно-черные петлицы резко оттеняли дряблое, помятое, иссиня-желтое лицо. Сейчас Пики выглядел хуже, чем прежде. Очевидно, в последнее время он много пил. Однако глазки из-под торчком стоявших бровей смотрели трезво и остро. Вставая и протягивая через стол рыхлую руку, он проговорил:

– Пришлось прервать ваш отдых. Вынудила обстановка, в нее я попал помимо воли.

Пикенброк сел, кивком приказал сделать то же самое Юстину и Беербауму, давая понять, что разговор будет долгим и щекотливым. Из стопки бумаг извлек машинописную четвертушку:

– Итак, у Лохвиц танки Клейста соединились с дивизиями Гудериана. В «мешок» попали четыре армии русского Юго-Западного фронта. Красная армия потеряла два с половиной миллиона солдат, 22 тысячи орудий, 18 тысяч танков и 14 тысяч самолетов. Это не пропагандистский вымысел расторопных ребят из ведомства Геббельса. Наши специалисты проверили данные строевых немецких частей и пришли к выводу – они полностью соответствуют оценкам численности и оснащенности советских Вооруженных сил перед войной. Стратегические задачи вермахт, казалось бы, выполнил. Ленинград блокирован, большая часть Украины в наших руках, в середине осени должна пасть Москва. Но…

Пики опустил голову, помолчал, собираясь с мыслями.

– Но!.. – повторил он снова, однако с другим ударением. – Избитый, расстрелянный медведь никак не хочет сдаваться, он мечется в агонии, и откуда-то у него берутся силы. Вот что говорят об этом сопротивлении англичане. – Пикенброк поднес к глазам бланк радиоперехвата. – …Немецкие солдаты чувствуют, что находятся в глубине чужой и враждебной стране. Лишь реки нарушают однообразие территории. Терпеливые саперы вермахта навели мосты, похоронили своих товарищей. Враг отступал, но всегда вел огонь. И очень часто дневной бой заканчивался, а русские снова были видны на горизонте, и через цейсовские бинокли можно было различить танки Т-34 с их зловещими, напоминающими капюшоны, скошенными башнями, которые, казалось, заманивали немцев все дальше и дальше на восток. От сражавшихся рядом с немцами союзников – румын и венгров, которые не считали себя суперменами, в германскую армию начали проникать настроения обеспокоенности и тревожные рассуждения: что русского всегда приходится убивать дважды, что русских никогда никто не побеждал, что никто, проливший здесь кровь, еще не уходил из России живым. И каждый немец, на каком бы участке фронта он не воевал, с тревожным чувством страха и восхищения обращал внимание на поведение раненых русских. Они не плачут, они не стонут, они не ругаются. Несомненно есть что-то загадочное, что-то непостижимое в их суровом, упорном молчании…

Пикенброк отшвырнул листок, тяжелым взглядом обвел лица Юстина и Беербаума.

– Вот такие дела, – наконец вымолвил он. – Вы, Юстин, слетайте в тот киевский «мешок», позаботьтесь перетащить часть трофейной техники сюда, в Берлин, организуйте грандиозную выставку. Надо поднять боевой дух населения и приунывших наших вояк. Вообще-то говоря, это не наше дело, а забота пропагандистов. Но они просили подключиться. Конечно, не без участия вашего друга Хаусхофера и доктора Геббельса. А распорядился о такой выставке сам фюрер.