Внезапно Ройбена охватило сильное разочарование. Они все мертвы. Он застонал, из его груди вырвался резкий всхлип. Все слишком быстро. Запрокинув голову, он снова зарычал. Челюсти ломило. Он сжал их, снова открыл и снова зарычал. Такой жажды он не чувствовал никогда в жизни. Был готов вцепиться зубами в дверные проемы, во что угодно, что только попадется.

Изо рта стекала слюна. Он зло вытер ее. Когти были покрыты кровью. Дети, неужели ты забыл о детях? Забыл, зачем вообще ты здесь?

Шатаясь, он побрел обратно к передней двери, ударяя лапами по зеркалам и картинам в рамах, покрывавшим стены. Хотелось крушить мебель. Но он должен был идти к детям.

Заметил клавиатуру сигнализации, такую же, как в его доме в Мендосино. Нажал синюю кнопку, вызывая медиков, потом красную, вызывая пожарных.

Тишину разорвал вой сигнализации.

Он вскрикнул, прикрыв уши. Боль была невыносимой, голова начала пульсировать. Нет времени искать источник этого оглушительного воя, чтобы прекратить его.

Надо спешить. Этот звук его с ума сведет.

В считаные секунды он добрался до сарая, сорвал замки, разламывая на части двери, которые упали внутрь.

И в ярком свете, идущем от дома, увидел школьный автобус, обмотанный цепями и обернутый сантехнической лентой. Камера пыток.

Дети вопили, обезумев от страха, высокими, пронзительными голосами, но завывание сигнализации практически заглушило это. Он ощущал их ужас, их отчаяние. Они думали, что вот-вот умрут. Но через пару секунд они узнают, что спасены. Узнают, что обрели свободу.

Когти рвали ленту, будто туалетную бумагу. Одной лапой он разбил стекло на двери, и вырвал дверь автобуса.

В ноздри ударил тошнотворный запах — фекалий, рвоты, мочи, пота. Какая жестокость. Ему хотелось завыть.

Он попятился. Завывание сигнализации сбивало его с толку, лишало сил. Но дело почти сделано.

Он выбрался из сарая, под дождь, на скользкую землю. Ему отчаянно хотелось вытащить мертвого ребенка из «Лендровера» и положить тело там, где его точно найдут, но он больше не мог выносить шум. Они найдут его, наверняка. Просто такое чувство, что неправильно оставить его там. Неправильно не дать им полного представления о происшедшем.

Краем глаза он увидел силуэты, большие и маленькие, выбирающиеся из автобуса.

Они шли в его сторону. Они видели его, совершенно точно, видели, что он собой представляет, в свете из окон дома. Шерсть, покрывающую его, кровь на его когтях.

Они испугаются еще сильнее! Надо уходить.

Он ринулся в сторону мокрых, сверкающих на свету деревьев в задней части участка, в огромный безмолвный лес, прямо на запад от дома. Мьюирский лес.

Мьюирский лес занимал площадь более двух квадратных километров, в нем росли одни из старейших секвой во всей Калифорнии, деревьев высотой больше полусотни метров, проживших более тысячи лет. В нем протекали две небольшие речки, прорезавшие в земле глубокие каньоны. Ройбен неоднократно гулял по здешним тропам.

Теперь он пронзал обволакивающую его темноту, жаждущий той тишины и одиночества, которые привели его в Мендосино, наслаждаясь силой, позволявшей ему взбираться на огромные деревья, перепрыгивать с ветки на ветку, будто у него выросли крылья. Повсюду он ощущал дразнящий запах животных.

Он углубился в парк, спустившись на мягкую, покрытую хвоей и листьями землю только тогда, когда человеческие голоса утихли вдали. Он слышал песню дождя и тихие звуки тысяч живых существ, гнездившихся среди папоротников и листьев, которым он даже не знал названия. В ветвях деревьев шуршали птицы.

Он рассмеялся, громко, выкрикивая нечленораздельные звуки, шел вперед, потом снова забрался на дерево, так высоко, как только мог. Дождь колол глаза будто иглами, он лез все выше, пока ствол не стал слишком тонким, чтобы выдерживать его вес, и ему пришлось спускаться. Он спрыгнул на другую ветку, потом на следующую, и так дальше, пока не спустился на землю и не принялся кружиться в танце, расставив руки.

Запрокинул голову и снова зарычал, а затем позволил рыку перейти в низкий вой. Ничто не ответило ему в ночи, лишь треск, порожденный другими живыми существами, бегущими от него.

Внезапно он опустился на четвереньки и побежал как волк, быстро пробираясь сквозь густой подлесок. Унюхал запах другого животного — кошки, — которая убегала от него, покинув логово. Он ринулся вперед, по запаху, пока не настиг ее. Протянул руку и схватил покрытое мехом создание, рычащее, вонзил клыки в его горло.

На этот раз ничто не могло отвлечь его от трапезы.

Он сдирал мышцы с костей, с хрустом грыз кости, пожирая зверя вместе с его ломкой желтоватой шерстью, хлебая его кровь, поедая мягкие внутренности, мякоть на животе, все сорок фунтов живого веса. Оставил лишь лапы и голову, с которой на него с горечью глядели желтые глаза.

Лег на ложе из листьев и хвои, шумно дыша, тихо плача, облизывая зубы, чтобы в последний раз почувствовать вкус плоти и крови. Рысь. Великолепная. Кошки никогда не просят пощады. Кошки огрызаются до последнего. Это еще приятнее.

Внезапно его охватило отвращение и ужас. Он бежал на четырех как животное. Ел как животное.

Ройбен встал и пошел по густому лесу, медленно, перешел через ручей по покрытому толстым мхом бревну, с легкостью цепляясь за него когтистыми лапами. Двинулся дальше по каньону, в те места, куда не заходил раньше, а потом еще дальше, вдоль склона горы Тамальпаис.

В конце концов он упал на землю, привалившись к покрытому шершавой корой дереву, глядя в темноту и ища взглядом зверей, о существовании которых в этом подлеске он даже и не подозревал. Он чувствовал запахи лис, белок, бурундуков — откуда он только знал, кому какой принадлежит?

Прошел час. Он шел на четырех, принюхиваясь.

Его снова охватил голод. Он встал на колени у ручья, с легкостью выследил взглядом быстро плывущего лосося и взмахнул рукой. Через мгновение у него в когтях была большая рыба, беспомощно бьющая хвостом. Он тут же принялся рвать ее зубами.

Наслаждался вкусом свежей плоти, совершенно иной, нежели у жилистой рыси.

Он ведь не голод удовлетворяет, так ведь? Что-то иное — удовольствие от возможностей того, кем он стал.

Он снова забрался на дерево, высоко, принялся искать птичьи гнезда, съел яичную скорлупу и все остальное, пока кричащая птица-мать тщетно кружила рядом и клевала его.

Спустившись к ручью, он вымыл лапы и лицо в ледяной воде. Потом залез в ручей целиком, плескаясь, обмывая голову и плечи. Нужно смыть всю кровь. Вода освежала. Став на колени, он принялся пить из ручья, так, будто всю жизнь страдал от жажды. Лакал, хлебал, глотал воду.

Капли дождя покрывали рябью искрящуюся поверхность ручья. А под поверхностью, не обращая на него внимания, быстро плыли рыбы.