Люди бы очень на меня рассердились, если бы узнали, что я тут ими начиняю колбасу и вывешиваю на всеобщее обозрение, но совсем без тела — штанам держаться не на чем. Занавес опустился. Молодую женщину поглотила земля, хотя это никакая не земля. Такую шутку, пусть и невесёлую, с её телом сыграла вода. Там сейчас Габи вступает в точно согласованный с водой симбиоз из растений и животных, с каждым видом по отдельности. Ах, если бы выбор был побольше, то виды были бы получше! Поскольку защита этого человеководного симбиоза играет ключевую роль, если люди хотят предохранить себя и свой вид, естественно, тоже, но в первую очередь предохраниться. Для этого они должны — что потребует больших трудов, но должно быть, чтобы человечество не погибло, — защищать и все другие виды, поскольку существует этот чувствительный базис симбиоза, который находится под особенной угрозой в болотах, топях, прудах и заливных лугах. В отличие от них эта юная женщина уже мертва— неудача высшего сорта, когда жизнь обрывается преждевременно. Кто и что сделал не так? Кто злодей? Вы это знаете, я знаю тоже, зачем же ещё спрашивать. Юн человек лишь однажды, но некоторые остаются вечно юными, потому что для них не существует «потом». На этом они сэкономили. В лице жизни у них был зловещий противник, который в данном случае их победил.

Вот и расклеивай теперь по столбам объявления с модельным фото Габи. Машины проносятся мимо, видят объявление на столбе, резко тормозят и подъезжают ближе, поскольку у их владельцев взыграло любопытство, готовя головоломку идущим следом автомобилям. Остатки их голов они смогут потом забрать в госпитале или в службе буксировки, где они их, по протоколу, снова разыщут. Хорошо, что мы пустили в дом фотографа, теперь у нас хоть что-то осталось от этой хорошенькой девушки. Она такая красивая, что аж противно, по крайней мере на фото, а под ним глубокая выемка, пропасть, отделяющая её от нас, старших; увидев такое, самому хочется помолодеть да так и остаться. Выемка указывает на что-то, но не на эту строительную фирму в районном городе, где Габи проходила обучение. На снимке видна невидимая печать фирмы, хотя фото сигнализирует наблюдателю скорее о праздности, как и большинство фотографий, вы не находите? Может, дело в одежде, однако посыл этого снимка — фиктивный, рот готов к поцелую, но не с тем, кто хотел бы прочитать распечатанные на принтере строки, хотя печать отличная. Хорошо этой девушке, она будто создана для поцелуев. Но всё позади. Согласно правилам, банковский счёт теперь закрыт, включая и владелицу. Вы с этим не согласны? Тогда вы должны всё изложить на стол в газетной форме. Из вашего согласия мы исходим по умолчанию и автоматически спишем всё с вашего счёта.

Мать Габи раненой тигрицей мечется по квартире, беспомощная, как овца. Разве у неё нет друга, в Германии, к которому она рвалась? Она же как раз была перед прыжком в новую жизнь, перед ней уже открывался путь для разбега, залитый солнцем, а под солнцем — обетованное ледяное озеро, в которое она, уж конечно, приземлится. Конец ледника, его язык, который посверкивает или сникает, смотря по погоде, блестит у неё перед глазами; мне не кажется прочным то место, где она хочет приземлиться. Выглядит как ослепительный отпускной рай, но станет с высокой степенью вероятности, как многие озёра, лишь резервуаром пресной воды или морем слёз. Но сейчас в её, матери, облике есть что-то от судьи: как она взвешивает на весах правосудия, что же могла натворить её дочь, в какие тяжкие она пустилась и во что ввязалась. Где она? Если б знать. Мать же собственноручно нашла для Габи этого очаровательного друга, у которого ей разрешалось даже ночевать. Что за кодированные данные, спрятанные в компьютере? Для последующей расшифровки? Мать ведь знает все данные. Она же их и задала, в конце концов, собственноручно. Что дадут многомесячные допросы более чем двух тысяч свидетелей, даже если одних только следователей приставлено к делу двадцать штук? Что они смогут разузнать! Что проку записывать тысячи автомобильных номеров! Почему Габи сбежала — если это так? Я имею в виду, если она вообще сбежала. Ведь её друг ещё здесь и опять моет свою машину. Мобильная мебель отполирована до блеска. Нет, друг тоже не знает ничего определённого. Он приходит навестить мать сразу после занятий, салится за кухонный стол с таким видом, будто мог бы, спасибо, и постоять. Берёт чашку кофе с таким видом, будто мог бы и чаю выпить из крышки своего плеера. Говорит о своей исчезнувшей подруге так, будто её здесь и не было никогда. Ничего не знает так, будто мог бы и знать что-нибудь. Она простая и честная — вот слова, которым его обучили в высшем техническом учебном заведении, когда проходили электронную коммутацию, которая, по крайней мере, никогда сама не разомкнётся, пока не грянет гром и не ударит молния. Но что делать, чтобы электрическая цепь наконец замкнулась? Это надо поставить лабораторный опыт. Сейчас ток течёт в одном направлении так, как будто он с таким же успехом мог бы течь и в обратном. Электроны рады, что они свободные и никто их ни к чему не принуждает, но мы ведь можем с ними и по-другому — правда, наш преподаватель пока не смог добиться, чтобы мы это смогли. Друг Габи со своими сокурсниками как раз паяет электронный отпиратель дверей, но дверь пока что остаётся запертой, переключательная схема никак не берёт на себя управление электронами, переключательная схема, задача которой сводится к тому, чтобы оказывать электронам наименьшее сопротивление. Этого хотела бы и наша молодёжь: никакого сопротивления их планам! Эти электроны, чего они только не устраивают между собой! Никакому человеку такое и не выдумать, однако он умудряется это использовать в своих целях. Они пускаются в путь только в том случае, если на другом его конце есть пространство, менее заполненное ими. В противном случае они предпочитают оставаться дома. Отрицательно заряженные, в соответствии с их природой, они постоянно стремятся, в отличие от меня, к позитивному. С них можно всегда взять пример (из: Муффлер, Эберих. Электроника для детей, том 276, изд. седьмое, испр.) и решить его. И отпиратель дверей, кажется, запер сейчас ученику и небо, до которого было рукой подать. Его комната в родительском доме, а также новая, уже выплаченная собственная квартирка, какое-то время не будут больше пылесоситься, не будут больше готовиться маленькие закуски, никто больше не выберет его президентом своего мирка и не будет вырезать для него статьи из автомобильных журналов и наклеивать в тетрадь на колечках, и рай на земле, цель его вечерних выходов буквально каждую субботу, он теперь не скоро снова почтит своим посещением. О чём он ещё не догадывается. Другой мужчина и Габи? Исключено. Это не может быть другой мужчина, а даже если и другой, то он не может быть сейчас с ней, потому что он её совсем не знает. Это только пересуды завистливых подружек. Их не надо принимать за чистую монету, за них ничего не дашь, потому что назад тебе никто ничего не вернёт. Нечего. Габи была открытая книга для её друга, застеклённое окно, то есть достойное обрамление для него. Что она первосортная обманщица — если это подтвердится, — мы и представить себе не могли, единодушно говорят мать и друг. Мы всегда знали каждый её шаг, и если друг мыл машину, она сидела или стояла рядом и, если лето, показывала ноги, а если зима, то ничего не показывала и, если спрашивали, не рассказывала ничего особенного, а то и вовсе ни за что не отвечала. Она не знала, что она чувствует, если не хотела. Ну да, она чувствовала себя в чём-то ущемлённой, хорошо, мы признаём это. Квартире, за которую её мать тоже внесла первый взнос, она не придавала большого значения, а друг придавал. Молодой человек не помнит, что он чувствовал до того, как увидел фото нового «феррари» и нашего Шуми, засевшего в нём, как пробка. Состав личности Габи был как на сортировочной станции: он хоть и двигался, но это не приводило ни к чему, что вело бы за её пределы, вдаль, в счастливую страну. В Австрию. Прямо в неё. Нет. Всякий раз лишь туда-сюда, неважно откуда. Вид всегда отсутствующий, хоть она и была дома; стоящий на столе сосуд, то освещённый солнцем, то погружённый в тень, как в череду приливов и отливов. Омой меня, но не намочи, причём поверх высшей отметки подъёма воды. Стоп, там же больше не водятся водоросли, но всё же охота погрузить ступни глубже, ещё глубже, совсем до конца. Всем хочется больше и больше — неважно чего. Что в воду упало, то пропало, особенно когда уровень воды колеблется в зависимости от сезона. Тихо покоится озеро, кто покоится в нём? Отложения ила, песка, глины, осыпей и девушки, которая затоплена водой, — вот кто покоится в нём, т. е. если девушка залегает не слишком глубоко. Другими словами, для понимания читателей, в лабораторном пространстве между сушей и водой: если книга — то уж, пожалуйста, хорошая! Нечто подобное была Габи: ясно, что в ней есть. Ну, не знаю. Можно то и дело брать её в руки, эту книгу, и никогда не скучно её читать, где бы ни раскрыл, но чаще всего в двуспальной кровати из IКЕА, которую её друг, опять же, получил в подарок от родителей (конечно, каждый должен что-то давать, иначе это были бы не мы, это были бы другие), всякий раз свежезастеленной для себя и подруги. Иначе бы ничего не было. Её ресурсы на будущее, пока они не растрачены, использовались равномерно, ибо ресурсы в принципе неотъемлемы, хоть и неумножимы. Что я хотела этим сказать: если человек здесь, то пусть тут и остаётся, потому что, если он уйдёт, его никто не сможет заменить. Можно взять себе другого, но этого, точно такого, уже не найдёшь. Потому что у всех других, которые как он, очень многое не так. Боже мой, как нам наполнить страницы содержанием, если мы самое простое слово не можем в простоте сказать! Это комплексная задача — сберечь и сохранить людей, и потренироваться можно на природе. Естественно, это потребует сиюминутных решений, которые выведут нас на далеко идущие следствия, но по большей части нет, поскольку потребуется сто тысяч лет, пока следствие дойдёт до вывода, что не следовало сжигать старые башмаки в печи, потому что они отравили и погубили всю окружающую среду. Лучше разжигать людей красивым телом и приятным лицом, скоростной машиной и весёлой телевизионной программой. Всё это было у Габи, и что это ей дало? Ничего. Какой она ни была располагающей к разговору — а ответа никакого! — особенно на этом славном фото, что здесь висит, когда ждёшь рейсового автобуса, то мимо не пройдёшь, и многим людям, которые пришли загодя, ничего другого не остаётся, как основательно разглядывать это фото, больше им нечего делать, и автобус от них не уйдёт, ведь они нарочно пришли загодя. Все знают Габи живьём, но по четверти часа таращатся на её фото. Стоит на секунду отвернуться — и что-нибудь пропустишь. Хотя все они хорошо знают Габи в лицо — ведь она здесь выросла, — на фото она кажется им незнакомой. В ней здесь есть что-то легкомысленное, нескромное, что кажется людям нахальным. Здесь показывается совсем другая сторона, которую в жизни не замечали. С другой стороны, такой облик им хорошо знаком по журналам (запрокинутая голова и её лицо, которое она всё ещё сохраняет, на моём снимке оно сверху, а если нет, то вы держите газету вверх ногами или смотрите на что-то другое, а не на человека на странице пять «Кроненцайтунг», но ведь это же та голая женщина, разве нет? Боже мой, чему это вы смотрите в лицо, да лицо ли это вообще?), и то, что Габи скорее раз-, чем одета на фото, кажется им нормальным с тех пор, как у них есть телеэкраны, то есть уже несколько десятилетий. Там люди не только целиком разоблачаются. Они разоблачают и своих партнёров, а потом они выворачиваются, чтобы можно было увидеть их и изнутри — что они действительно абсолютно пустые. А то бы им не поверили. Тела за это время стали такими нескромными, всюду пролезут, чтобы раздеться ещё быстрее. Такая давка! В магазине одежды «Бауэр» каждый понедельник первые пятеро, добежавшие до кассы совершенно голыми, смогут бесплатно одеться на пять тысяч австрийских шиллингов, так что поторопитесь, вам срочно необходимо полное обновление. Но некоторых, к сожалению, не замечают. Хоть на них не меньше кричащего, чем на остальных. Такая хорошенькая девушка, Габи. Её наконец нашли, её надо снова доставить сюда, а никто пока об этом не знает. Всё идёт медленно, после обычного ожидания начинается рутинный поиск того, кого потеряли, и некий жандарм по службе слышит об этом, но не знает ничего, то есть всё; старается принимать всё всерьёз, надеется, что сможет хотя бы сыграть серьёзность, если понадобится, но по-настоящему ему это не удаётся. Теперь он делает перед коллегами мрачное лицо. Его спрашивают, да, как и большинство из них, он знал эту Габи в лицо, коллеги знают, хорошенькая девушка. В принципе они не знают ничего. Они не знают, что Габи покоится на основании озера, а это не очень глубоко. Да, мысли иногда глубоки, но основания, которые толкают кого-то на преступление, часто неглубоки. Жандарм что-то вроде проводника на местности, только никогда не стал бы водить баб в лопухи, если бы это не сулило ему выгоду. Вот он, смотрите, как бы случайно трётся об этого младшего коллегу, переодевается вплотную позади него, вроде бы невзначай. Коллега уже наполовину стянул рубашку через голову, ничего не видит и не может защититься — попался в свою одежду, как рыба в сеть, руки у него подняты, бёдра у него узкие, и на них красные прыщики — вот это я и называю плотью, как раз в её недостатках. Такое наслаждение — как бы ненароком прижать слегка набухший член к левому бедру младшего, словно штемпель, чтобы он расчухал и смог хотя бы наружно прочувствовать хорошую форму предмета.