— Я был уверен, что это твое окно, — сказал ты. — Я не нашел твоего имени на ящиках, но я знал, что ты живешь именно здесь и что ты меня услышишь.

Я снова огляделась вокруг. Улица все еще была пустынна, вероятно, за нами могли шпионить из-за закрытых окон, но тебя, похоже, это совсем не беспокоило. Ты все время посматривал на два оставшихся шарика, все еще привязанных к перилам, украдкой бросая на них умоляющие взгляды, словно ожидая увидеть появления еще какого-то лица. И, хотя солнце больше не светило тебе в глаза, твоя улыбка снова превратилась в гримасу. Потом ты опустил глаза и уставился на тротуар, а из-под распоровшихся отворотов штанов виднелись грязные большие пальцы ног.

— Они там, да? — спросил ты совсем тихо. — Твой муж и сын? Когда я встал сегодня утром, я сказал себе: «Сегодня я их увижу, сегодня я решился». Если ты согласна, конечно.

Ты поднял глаза. Теперь ты рассматривал мое лицо, и твоя улыбка медленно гасла, наверняка ты спрашивал себя, почему я больше не выражаю радости и нетерпения при мысли об этой встрече. Я подошла, взяла тебя под руку и повела к концу улицы. На мгновение ты замер, потом подчинился и пошел за мной, но больше не улыбался, а на твоем виске, как раз под отворотом шапочки, билась жилка.

— Их здесь нет, — сказала я с наигранной легкостью. — Нужно еще немного подождать. Но нам не нужно здесь оставаться, ты сам недавно говорил это.

Ты обернулся, в последний раз посмотрел в сторону шариков, словно все еще надеясь, что окно вдруг откроется и такой же мягкий свист позовет тебя обратно.

— Но сегодня среда, — неуверенно ответил ты. — Малыш должен быть дома. По пути я видел много детей, гулявших с матерями.

— Его здесь нет, — прошептала я. — Уверяю тебя, его здесь нет.

Ты позволил увести тебя, твой шаг был неуверенным, неровным, и мне казалось, что я веду манекен, большую живую тряпичную куклу на хрупких шарнирах. Неожиданно ты вздохнул и спросил:

— А ты не передумала?

— Нет, — ответила я, но не осмелилась посмотреть тебе в лицо.

— Если ты передумаешь, ты мне скажи.

— Хорошо, я тебе скажу.

Ты предпочел мне поверить, и я почувствовала, как твой шаг окреп, ты уже шел сам, и я могла отпустить твою руку. Ты начал насвистывать — этим утром ты был таким веселым. Ты ловил свое отражение в витринах, и твои глаза разглядывали все вокруг; было слишком жарко для того, чтобы ходить в саржевом костюме и шапке, но ты был счастлив, несмотря на пот, стекавший по твоим вискам.

— Пойдем вернемся в домик, — сказала я. — Еще рано, но скоро на улицах появятся люди, и будет лучше, если нас никто не увидит.

Ты покорно шел за мной, шлепая по ладони резинкой, и этот звук был похож на отдаленное эхо от лопнувших шариков. Мы вошли в ворота парка. Там почти никого не было, и даже пожилая женщина с воробьями еще не сидела на своей скамейке, мы заметили ее медленно бредущей по аллее, сгорбленную, смуглую, с мешочком риса в руках. Стайка воробьев с чириканьем уже летала вокруг нее, похожая на рой пчел или туман. Она бросила на нас беглый взгляд, но словно не видела, а смотрела куда-то сквозь — что она там видит, подумала я, — на ее лице было пустое, отсутствующее выражение, напоминавшее старый камень, такой же старый, как деревья в парке.

Мы шли по аллее, но вскоре ее скрыла дикая растительность. Когда мы проходили мимо пруда, я заметила на берегу что-то белое, маленький конверт, не говоря ни слова, ты взял его, словно это была обыденная вещь, предназначенная именно тебе, и я подумала о письмах, которые, как ты рассказывал, тебе повсюду оставляла социальный работник, как раньше в море опускали бутылки с записками. Мы продолжали идти, и, когда дошли до опушки, ты неожиданно повернулся ко мне.

— Я не все тебе сказал, — серьезно заявил ты. — Я не рассказал, почему пришел сегодня утром. Мне нужно было поговорить с тобой, и я не мог больше ждать.

Ты бросил на меня робкий взгляд, но твои губы дрожали от возбуждения и нетерпения. Ты подобрал сухую ветку, и, когда мы шли по лесу, ты вел ей по веткам над нашими головами, и это дарило нам запах свежести.

— Прошлой ночью что-то разбудило меня, — торжественно произнес ты. — Я чувствовал, что что-то разбудило меня, но не знал что, пока не открыл глаза.

Ты посмотрел на меня и продолжил:

— В комнате была маленькая девочка. Она сидела на краю матраса, возле моей головы, и смотрела на меня. Была ночь, но я хорошо видел ее в свете луны, проникавшем через маленькое окошко. Я, конечно, очень удивился, увидев ее, так удивился, что не сказал ни слова, только подумал о том, как она могла войти так, что я не услышал, ну и о том, кто она. Она тоже молчала и просто сидела, положив руки на колени, и смотрела на меня.

Ты внезапно остановился, сжав палку так сильно, что она сломалась, твои глаза были полны слез, и ты улыбался мне.

— У нее были каштановые волосы, — прошептал ты. — Она была совсем худенькая, с косичками и в огромных очках, которые прятали ее лицо. Мы долго смотрели друг на друга — она не боялась меня, а я перестал наконец удивляться, что вижу ее здесь, мне казалось, я знаю ее. Через минуту она улыбнулась, и эта улыбка была такой странной и такой доброй, ты понимаешь, она не боялась меня, меня теперь все боятся и запрещают детям подходить ко мне. Потом… — ты хлестнул воздух двумя обломками палки, в твоем голосе зазвучало возбуждение, и на мгновение я испугалась, что с тобой случится то же, что и в первый раз, — ты отпустишь ту нить, что связывает нас и снова упадешь в бездонный колодец. — Потом я не знаю, что случилось, наверное, я заснул или нет, нет, она встала, не говоря ни слова, и вышла из хижины, мне кажется, что я даже слышал хруст листьев под ее ногами, когда она шла через поляну, но такой тихий, как треск горящей веточки, такой маленькой и легкой она была.

Ты замолчал и снова настойчиво смотрел на меня, слеза скатилась по твоей щеке, по той, где не было шрама, и дорисовала вторую сторону твоей улыбки, чья милосердная рука, подумала я, соединила наконец две половинки этого лица, и почему именно таким грязным разводом? Через несколько мгновений я поняла, что плачу сама, эти очки, подумала я, я никогда не рассказывала тебе об очках, я просто не помнила о них. Неожиданно ты вытер лицо рукавом костюма и снова улыбнулся.

— Это была ты, — прошептал ты. — Маленькая девочка — это ты. Я не знаю, пришла ли ты откуда-то издалека, или из прошлого, или я просто спал и во сне ко мне пришли мои воспоминания, но ты была там. Я мог бы дотронуться до твоей щеки, если бы протянул руку, — тихо добавил ты и сделал это на самом деле, протянув руку и большим пальцем вытерев мои слезы.

— Теперь я вспоминаю. Когда я взаправду проснулся сегодня утром, то сразу вспомнил про девочку. Я долго лежал, смотрел на небо через окошко, и все вернулось ко мне.

Ты вдруг оживился, отбежал от меня, делая пируэты, потом повернулся и широко развел руки, словно хотел подарить мне весь мир.

— Красная калитка в саду, та, что выходила в поле, она скрипела, ты помнишь, как однажды ты не стала есть десерт, чтобы у тебя на языке осталось салатное масло, и ты лизала петли, пока они не перестали скрипеть. После этого родители повесили на калитку маленький колокольчик, но у нас всегда находился кусок какой-нибудь тряпки или бумаги в карманах, которым мы оборачивали язычок, чтобы он не звонил.