без разницы — в штанах или без. Я собрался рассказать брауни о том, что этот волк несколько минут назад был человеком, но случилось странное — мертвый зверь начал мерцать серебристым светом, затем опять превратился в труп человека, вновь замерцал, снова обернувшись в дохлого волка — менялся у нас на глазах раз пять, а потом пропал, оставив после себя только драные штаны.

— Ни… себе! — с чувством выругался домовой.

Я с уважением посмотрел на старика. За двадцать с лишним лет службы в наемниках слышал много ругательств, но такого затейливого ни разу. Нет, запоминать слова, что сказал дед, не стану. Брякну как-нибудь перед Кэйт, стыда не оберешься.

— Вот, сподобился настоящего оборотня увидеть, — выдохнул дедушка-домовой. — Тьфу ты, дрянь-то какая. А сам-то что скажешь?

— Надоело мне здесь сидеть, — пожаловался я старику.

— Коль надоело, чего сидишь? — хихикнул тот. — Я еще в прошлый раз углядел, что дверь с косяками на соплях держится. Толкни, сама вылетит.

— Вылетит, — вздохнул я. — И что потом?

— А, так здеся везде темно и ты дороги не знаешь? — догадался старик. — Тут, парень, не знаю, чем и помочь. Хочешь, чашечку кавы для бодрости принесу?

— Хочу, — кивнул я и нахально добавил. — А еще булочек хочу и печенку жареную, как у Курдулы. Не ее личную печень, а ту, что она жарит, — зачем-то уточнил я. — Который день всухомятку, надоело.

— Курдула, как ты уехал, печенку не жарит, — вздохнул старик. — Мол, чего добро переводить, если ее кроме господина графа никто не ест? Так что, давай вертайся скорее, я тоже печенку люблю.

— А что без меня едят? — заинтересовался я. — Или сидят на сплошной каше да пареной брюкве, как в прежние времена?

— Ну, не придумывай. Зачем на одной каше сидеть? И рыбку готовят, и мясо. Но больше всего курочку предпочитают. Кэйтрин мясо цыпленка уважает, только белое и не жареное, а вареное, а старый Томас — окорочка.

— Ну, я бы от окорочков тоже не отказался, — облизнулся я. — Чтобы они жареные были, с перчиком, да с чесночком.

— Эх, у Курдулы с кухни опасно окорочка тащить, — почесал домовой затылок. — Она не посмотрит, что я дух дома, враз сковородкой засветит. Потом, конечно, попричитает, поплачет, страдать долго будет, извиняться, но мне-то придется с шишкой ходить.

— Подожди, если ты дух, откуда шишки возьмутся? — удивился я.

— А сковородке без разницы, кому шишки садить — человеку ли, душе дома, а то и хозяину, — наставительно отозвался домовой. — Сковородка — самая главная вещь на кухне, почти священная.

— Почему сковородка? Не горшок там, не котел?

— Котел — он большой, да его и брать неудобно, чтобы в лоб бить, а горшок, так тот сразу разобьется. Вот, сковородка, да ежели с ручкой — самое то. И в руку удобно ложится, и ничего с ней не сделается.

Опять брауни шутит. Курдула, разумеется, баба склочная, но даже у нее хватало ума не связываться с духом дома, а уж про то, чтобы бить того сковородой, ей и подумать страшно.

— Ладно, если окорочков нет, принеси что-нибудь другое, на твое усмотрение. Еще хорошо бы, чтобы ты факел с собой прихватил и меч.

— Я тебе что, осел, чтобы загружаться? — привычно огрызнулся старик, потом с грустью сказал. — Факел добуду, а меч, ты уж меня прости, не смогу.

— Да у меня в кабинете коллекция целая, клинки все заточены, рукоятки в порядке, бери любой, — удивился я.

— Понимаешь, нельзя мне оружие в руки брать. Вернее, брать-то могу, если оно со стены упало, чтобы на место повесить, или еще что-то, в пределах дома. Нож, которым я путы резал, куда ни шло — хозяина освобождал, а что-то большое никак нельзя, не пронесу я его.

Домовой исчез, а я принялся-таки обследовать собственные карманы. Так, в этом носовой платок, пара монет, но обе медные, потому что кошелек с серебром оставлен в мешке, не пригодятся. Здесь кремень и кресало, это понадобится, если домовик принесет факел. Тут шнурочки, они часто бывают нужны, но сейчас-то что с ними делать? Еще железки, совсем небольшие, изогнутые— это я прихватил отмычки, ожидая, что коли захватят в плен, закуют в кандалы, а я, такой хитрый, их отомкну. Повезло, что не заковали, не уверен, что справился бы с замком. Нет, точно бы не справился, для этого еще и умения нужны и талант, да и кандалы чаще всего бывают простые, без замка, а с отверстием, куда кузнец вставляет заклепку. Имеется еще пара коротких ножевых лезвий — по два дюйма каждое, без рукояток. А вот они е могут пригодится.

Итак, мне требуется оружие, способного разить оборотней, но ничего подходящего нет. Может, разломать дверь, вытащить из нее доску, расщепить, то есть, расколоть на части и ту, что тоньше, заострить, превратив в копье? Мысль интересная, но невыполнимая. Доску, предположим, я выломаю — и оборотни ничего не услышат, не прибегут на шум, но чем расколоть? Толщина изрядная, нужен топор, а не нож, да и копье для сражения с вервольфами не годится. Пока одного протыкаешь, остальные раздерут на части. Так что же делать? Сразу на ум пришла «мудрая» присказка: «Что делать? Снимать штаны и бегать!» Хм, а ведь это мысль.

Я взял в руки штаны, оставшиеся после исчезновения оборотня и принялся их обследовать — мять, щупать, пробовать на разрыв, (на зуб не стал пробовать!) и пришел к неутешительному выводу, что материал дрянь, ткань обветшала и сгнила. В общем, полная хрень. Фриона либо не обращала внимания на гардероб своих «деток», либо экономила. Что ж, придется немного поработать.

Выбрав одно из лезвий поострее, принялся нарезать «трофей» на узкие ленточки. Увлекшись, для удобства едва не взял кусок материи в зубы, но от штанов исходила такая вонь, что побрезговал.

Что ж, исходник у меня есть, остается сплести косу. Сколько ленточек взять? Три маловато, возьму четыре, хотя плести сложнее.

Наверное, если у меня когда-нибудь (надеюсь на это!) будет дочь, то сумею заплетать девочке косички, а еще плести ей венки из самых красивых полевых цветов, но сейчас я изготавливал ремешок для кистеня, не зная, что приспособить под ударный груз. Гирьки я не найду, ничего тяжелого при себе нет… Ну, коли нет, надобно отыскать.

Я опять принялся ощупывать стены, надеясь, что наткнусь на какой-нибудь выпирающий камушек, который сумею вытащить, но, увы, ладонь нашаривала только гладкую поверхность. И не лень же кому-то было стараться, чтобы все получилось гладенько, без зазоров! Значит, опять все упирается в дверь и в прямом, и в