Каждый неправильный шаг, который делал Друз, был моим персональным триумфом в этом личном конфликте. Клелия не предпринимала попыток защищаться: именно это и подгоняло меня дальше. Она сидела, равнодушная, покорная и молчаливая, пока я высмеивал цели Друза и его характер. Само ее молчание было осуждением. Все же в течение этого времени я никогда больше не принуждал ее к любви. Я совершил проступок и сегодня могу сознаться в горьком стыде, который чувствую за то, что тогда сделал.

Но жизнь не могла течь так неопределенно. В своей навязчивой ненависти к Друзу, который сумел тронуть Клелию так, как мне никогда не удавалось и на что я не мог даже надеяться, я забывал о кризисе общества, к которому вели всех нас его действия. В то время как я был занят попойками и праздными удовольствиями, находя утешение в компании Метробия и его друзей от ужасов и пустоты своей личной жизни, Друз приближался к своей неизбежной трагедии.

Оставалось еще около месяца до окончания срока его трибуната. В его адрес следовали угрозы, и теперь он боялся за свою жизнь, не зная, кем будут оплачены услуги убийцы — сенатом или каким-нибудь предпринимателем. Он больше не появлялся на публике, но занимался своими ежедневными делами в своем собственном доме, который по вечерам теперь был заполнен всяческого рода прихлебателями.

Однажды Друз находился в зале приемов со своими сторонниками, которые столпились вокруг него. Вдруг он закричал, что ранен, и упал на пол. Сапожное шило было умело воткнуто между ребрами и проникло в сердце. Он умер через несколько минут.

Расследования этого убийства не было — слишком много людей были благодарны анонимному убийце. Но сплетники быстро распространили историю, что в этом виноваты аргентарии. Определенно, Друз едва ли мог бы умереть более своевременно.

«Действия, — снова размышлял я, — только действия идут в счет».

Я услышал эту новость на Форуме и вскоре вернулся домой, чтобы обрушить ее на Клелию. Теперь, когда Друз был мертв, я больше не чувствовал никакого триумфа, никакого чувства отмщения. Страсть ушла, оставив меня утомленным и вялым. Клелия выслушала мое сообщение, не проронив ни слова. Выражение ее лица так и не изменилось.

Когда я закончил, она спросила:

— Он что-нибудь сказал перед смертью?

Я кивнул.

— Он сказал: «Разве в Риме найдется другой такой, как я, человек?»

Я хотел придать фразе презрительную насмешливость, чтобы высмеять высокопарность Друза, которая не покинула его даже в момент смерти. Но я не мог этого сделать. Я произнес слова спокойно и торжественно, будто они были моей прощальной данью ему.

Тогда наконец слезы стали наворачиваться у Клелии на глазах. Она уронила голову на колени и заплакала не сдерживаясь. Я ласково обнял ее, и она не оттолкнула меня. На мгновение, хотя только на одно мгновение, наш союз был восстановлен.

Верно говорили, что Друз мертвый нанес больше вреда, чем Друз живой. Иногда я задаюсь вопросом: неужели он видел руку убийцы, приготовившуюся к удару, и ничего не предпринял, чтобы предотвратить неизбежное?

Потребовалось не слишком много времени, чтобы весть о его убийстве докатилась до сельских районов. Сначала все зловеще притихло. Потом стали доходить сообщения о тайной мобилизации, о великих клятвах вражды, которые приносили против Рима. Однако пока никаких действий не предпринималось.

Месяцем позже с ужасающей внезапностью разразилась буря. В Аскуле в Пицене[80] были найдены неопровержимые доказательства планов вооруженного восстания. Сенат, как всегда недооценивавший опасность, пока не стало слишком поздно, выслал претора с небольшой вооруженной охраной, чтобы переговорить с этой наглой деревенщиной и привести ее в чувство. Претор был убит вместе со своим легатом средь бела дня. Как только произошло это убийство, жители, понимая, что теперь им терять нечего, вырезали всех римлян, проживающих в городе. Италийская война, которую мы с Рутилием Руфом предвидели так давно, стала реальностью.

В пределах недели большинство муниципиев, за исключением Этрурии и Умбрии, повиновались призыву к оружию; марсы, самниты, луканы, — все легионы были подняты. Только теперь праздные циники в городе поняли, какая опасность им грозит, и в свою очередь начали вооружать собственные отряды. Их ни в коем случае не было много. Впервые мы начали понимать, сколько из наших легионеров принадлежало провинциальным государствам, которые теперь поднялись против нас. Эта беспокойная мысль породила в Риме отвратительную панику. Я помню, как один мужчина отрезал пальцы своей левой руки, чтобы избежать воинской повинности. Он был казнен через двадцать четыре часа после суда.

Всю ту длинную осеннюю ночь я пролежал с открытыми глазами, призванный наконец к практическим обязанностям, которые, как предвидел Друз, мне придется исполнять. Что бы я ни делал, я не мог оставаться в стороне. И если все, что я когда-либо делал или говорил, было ужасным самообманом, я знал, в чем состоит мой долг. Я принял твердое решение: в этом кризисе я — воин, солдат, и только. Свои знания и навыки я отдам в распоряжение своей страны. И не важно, что эта война была ненужным безумием, ускоренным убийством Друза; те, кто запланировал его смерть, должны пожинать последствия ими содеянного. Рим — это Рим, вне зависимости от того, насколько продажны его правители. И мне пришло в голову, что, если бы италикам избирательное право было бы гарантировано, Рим больше не был бы Римом, а стал бы не чем иным, как столицей Италии, его власть, уникальность и индивидуальность были бы потеряны навсегда, попраны огромным количеством его новых иноземных граждан.

Так я спорил сам с собой, мечась в бессоннице на жесткой постели.

— Что является твоей страной? — казалось, слышал я вопрошающий голос Друза. — Ты уверен, что не обманываешься, Луций? Кто ты такой, чтобы сражаться за город-государство, который никогда не принимал тебя, который все равно обречен, что бы ты ни делал? И каковы твои мотивы? Тщательно проанализируй их, если можешь. Честь, власть и авторитет будут завоеваны в этой войне лишь тем, кто выберет побеждающую сторону. Ты уверен, что не к ним ты стремишься?

Но с началом рассвета я выбросил эти вопросы из головы раз и навсегда. Через час, стараясь не разбудить Ютелию, я спустился к Форуму. Там поприветствовал консулов, которые уже трудились в охваченной паникой атмосфере над разрешением проблем мобилизации и снабжения, и предложил свои услуги полевого полководца. Теперь вопросов не стояло о социальном положении или политической лояльности: я был опытным офицером, и этого достаточно. Так я стал легатом республиканских сил, которые были, выражаясь словами официального воззвания,