гостиной остались подтаявшие свечи разных цветов и размеров, на столе небрежно разбросаны карточки с названием цветов и растений.

Сейчас всё её внимание было уделено старшему сыну. Матери точно было всё равно, что он управляет семейным бизнесом или считается сильным колдуном. Для неё Кристофер оставался, в первую очередь, сыном, который заехал на чашку чая.

Закипел чайник, на круглом огромном столе с узором из символом и знаков появилась вазочка с домашним зефиром и булочками, блюдо с сэндвичами, фарфоровые чашки. Их мать любила красивую посуду. Мари всегда недоумевала, как вообще из них можно пить чай, такие маленькие, и раза по три наливала чай. Эндрю всегда брал устойчивые кружки, боясь разбить любимые мамины чашки, Кристофер же не понимал проблемы — он умел контролировать и более хрупкие вещи. Или не особо умел сомневаться и теряться.

— Ты как? Не надумала переехать в город?

— Не все любят мегаполисы. Я в них теряюсь. Здесь тихо и спокойно.

— Здесь умер отец.

— Где же ещё ему было умирать?

Иногда мать напоминала ему своим загадками Одетт. Иногда Кристофер не понимал их обеих.

— Мы все за тебя волнуемся. С этой охотой, странными ритуалами, воронами, которые пьют кровь, не очень-то спокойно. А ты здесь в одиночестве, в огромном доме, далеко от нас.

— Я не так уж беспомощна, Кристофер. Здесь я в безопасности.

— Ритуалы не могут защитить от всего.

— Не они защищают, а твой отец. И вороны, конечно.

Кристофер удивился ее словам, хотя вида не подал. Он привык, что многие женщины-ведьмы слегка витают в своем мире, а мать часто балансировала на грани видений и реальности, но он понимал, что это именно ведьмовская особенность, а не что-то болезненное. Главное, чтобы она всё-таки отличала одно от другого. Сейчас мать смотрела куда-то за его спину и теребила подвеску на шее. Чай так и остался нетронутым.

— Вороны, значит. А их не надо кормить кровью? Или гоняться за ними в снах?

— Вороны и сны всегда связаны. Они показывают знаки. Только не все их видят. Я вижу.

— И о чём они говорят?

— Что мы все не туда смотрим. А смерть ещё соберёт свою жатву. Как Мари и Эндрю?

— Не очень, честно говоря. Мари узнала, кто начал Красную охоту, а Эндрю не особо делится тем, что у него в мыслях. Мне кажется, они оба слегка разочаровались во мне.

Только произнеся эти слова, Кристофер понял, что именно так себя и ощущал. Он должен быть крепкой опорой, а не тем, кто сомневается в сестре и брате, иначе что ему останется?

— Оставь воронов Эндрю, это не твой путь. Твой — клинка. Маг, воин и ведьма.

— Да ну, какой из меня воин. Или маг из Эндрю с его-то чертовым щитом. Я просто хочу узнать, кто вредит моей семье и что со всем этим делать. Защитить вас всех. Ты знала, что Охоту начала Шеанна?

— Как так? — мать в удивлении посмотрела на Кристофера, озадаченно нахмурив брови. — Она же ведьма.

— Не знаю. Я не понимаю.

Кристофер замолчал, а потом отпил чай, колеблясь перед следующим вопросом. Он хотел поговорить с Мари об этом, но до того так и не собрался, а их ссора совершенно выбила его из колеи. Куда больше, чем он сам думал. Но был уверен, что мать наверняка должна знать.

— Кейтлин недавно упомянула кое-что, и мне стало интересно. Тебе известно что-то о Матери?

— Конечно, эту легенду знает каждая ведьма. Не зря существует такое разделение на колдунов и ведьм, и дело не только в обучении. Всегда была женская часть колдовства и мужская. Матерь — что-то вроде нашей покровительницы, той, к которой мы можем воззвать, если стоим на перепутье. Она древняя, как сама земля, как корни первых деревьев, как восход солнца. Её почитают и опасаются. Потому что любая ведьма ведает не только тайнами жизни, но и смерти.

Кристофер тут же подумал о Мари. О той, какой она была вчера, после ритуала, или чего от неё требовала Шеанна. Тайны смерти — это точно по части Дугласа. Возможно, их семья знает больше, чем говорит. Или Кристофер видит то, чего нет, дым, за которым не пожар, а угасающий костер. Одно ясно — с бизнесом он точно справлялся лучше.

Он вздрогнул, когда теплая ладонь матери легла на его.

— Некоторым действиям, мыслям и заклинаниям надо созреть. Не торопи то, чему суждено случиться.

— Я не понимаю.

— Чувствуй, Кристофер. Чтобы ни говорили другие, ты это умеешь. А теперь допивай чай и сделай то, зачем приехал сюда. Не только же ради меня ты бросил все дела, правда? И не переживай за меня. Вороны всегда хранили нашу семью.

* * *

Кристофер не думал, что дверь в кабинет отца легко откроется. Да и задерживаться он здесь не собирался, ему нужна была только одна вещь.

Кабинет оказался таким, каким его помнил Кристофер, разве что теперь здесь было куда более пыльно, а стопки книг стали ровнее. На столе остались в стаканах оплывшие свечи, рядом — массивная трубка и его любимая кружка. Интересно, мама здесь оставила так по какой-то выдуманной причине? Кристофер вдруг ощутил себя неуютно, будто был тем, кто вторгся на чужую территорию. Плотные шторы едва пропускали тусклый свет, и очертания кабинета немного терялись. Кристофер оглядывался, давая глазам привыкнуть. А потом обогнул стол и достал из кармана джинсов ключ от ящика. Все три запирались одинаково, и именно в них отец держал личные бумаги.

В первом — копии старых крупных договоров, действующих на момент его смерти. Во втором — пачка визиток, рукописные заметки, набор каких-то карт. Отец никогда не разделял бизнес и колдовство, этому пытался учить и Кристофера, только у того получалось куда хуже.

В третьем Кристофер наконец нашёл то, за чем приехал. Кожаная потрепанная телефонная книга с номерами телефонов, которые слишком важны, чтобы доверить технике. Отец таскал её с собой почти везде и порой доставал, чтобы набрать чей-то номер. Кристофер однажды посмотрел — в телефоне эти номера не были записаны. Позже он узнал, почему.

Он вынул свой ультратонкий смартфон из заднего кармана джинсов и быстро набрал нужный номер из раздела на «О». Длинные гудки протяжно затянулись на другом конце. Кристофер уже хотел повесить трубку, как хриплый глухой голос пробурчал:

— Меня не интересует ничего, что вы мне хотите продать.

— Это Кристофер Уолтон. Я говорю с Лукасом?

— Тишина потекла между ними. Кристофер различил смутный щелчок или иной звук, больше похожий на то,