…Рай.

Прямые линии, ровные плоскости. Восхитительная фактура стен. Надежная незыблемость геометрических форм. Воздух! Воздух, которым можно дышать, а не давиться, боясь, что выдох обернется фонтаном крови. Ароматы парфюмов: знакомый до последней нотки букет. Твердый — твердый! — линолеум пола. В холле горит свет: настоящий, не зазеркальная издевка.

Он закашлялся и с усилием, харкнув себе на джинсы зеленоватой кляксой мокроты, сел. Кусок говна, вздохнул Ямщик. Спецназовец? В бронежилете?! Кусок говна, вот кто я. Это выражение он подцепил в детстве от прадеда Гриши, да так и не удосужился выяснить: почему кусок, а не говно целиком. У прадеда, сквернослова милостью божьей, был абсолютный слух на брань: кусок звучал гораздо экспрессивней. Саднила щека, Ямщик машинально провел по ней ладонью, вскрикнул и уставился на окровавленные пальцы. Напротив, на кассе, ноль внимания к случайному гостю, скучала рыжая лиса — просто скучала, не зачиная в зеркале кубло депрессирующих пиявок. Из зала неслись женские голоса, гудел фен.

«Умыться бы…»

Адреналиновый вал, который внес его в уютный грот «Beauty», схлынул, иссяк. Чувствуя себя постаревшим на триста лет, разбитым вдрызг и склеенным наспех, Ямщик кое-как встал. Расскажи он зеркалам все, что думает о своей песьей жизни, в туманных омутах родилась бы армия пиявок размером с Дракулу. Нет, лучше молчать. Хромая, держась за стену, он проковылял в зал. За окном бушевал апокалипсис, дождевые многоствольные установки «Metal Storm» — миллион выстрелов в минуту! — в клочья разносили мир отражений. От одного взгляда на агонию города у Ямщика вновь задрожали руки. Желудок подкатил к горлу, слюна во рту превратилась в горько-соленую морскую воду. Опасаясь, что его сейчас вывернет наизнанку, Ямщик торопливо отвернулся от окна, стащил промокшую насквозь одежду, без стеснения разделся до трусов. А хоть бы и без трусов — кому смотреть?

Верней, на кого?!

В салоне было тепло, даже жарко: отопление включили три недели назад. Облегчая душу ругательствами, он провел инвентаризацию проблем. На боку грозовой тучей проступал кровоподтек. Туча сползала к печени, чернела, распухала; наливалась тупой, давящей болью. Перелом ребра? Трещина? Просто гематома? Этого Ямщик не знал, а если бы и знал, все равно ничего не мог поделать с травмой. Наложить тугую повязку? Как бы хуже не сделать. Смажем троксевазином, когда доберемся до аптеки, и будем надеяться на лучшее. Россыпь синяков калибром поменьше; колени в подсохшей, ржавой корке, ушиб голени, мышцу крутит судорога…

Да, щека.

Со щеки он и начал. Потащился в угол, к умывальнику со специальной выемкой для затылка — здесь клиентам мыли головы перед стрижкой; пустил воду. Выемка Ямщику была без надобности, только мешала, но на пол, залитый водой, он внимания не обращал. Вода в обустроенном зазеркалье, в отличие от стихии, бушующей за окном, вела себя смирно: реальность не коверкала, а пролитая, в отсутствие оригинала высыхала в считаные секунды. Для окружающих Ямщика людей она вообще не проливалась, как не зажигался для них свет, когда он щелкал выключателем. Тщательно умывшись, Ямщик оторвал дубликат от вскрытой, что было важно, пачки гигиенических салфеток. Протер щеку, со свистом втянув воздух: больно! На салфетке остались розовые следы, но уже не такие яркие, как на ладони в холле. Что тут у нас для дезинфекции? «Аниосгель»? Антисептик? На спирту?

Годится!

На лекарства, слава богу, «эффект упаковки» не распространялся. За редким исключением, не поддававшимся систематизации, в коробочках, флаконах и блистерах оказывалось именно то, что значилось на этикетке. Лишь однажды Ямщик жестоко проблевался от обычного на вид фталазола, который принял от расстройства желудка.

Расстройство, кстати, прошло.

Он выдавил на ладонь порцию геля, брезгливо поморщился: сопли, да и только! Смазав щеку, с искренней радостью ощутил знакомое жжение. Порядок, действует! Теперь коленки. Влажная губка, полотенце, салфетки, «Аниосгель», бактерицидный пластырь — право слово, «Beauty» оказался приютом добрых самаритян!

Понемногу к Ямщику возвращалась ясность чувств, словно обработка порезов и ссадин врачевала не тело, а душу. Бросив взгляд на груду мокрой одежды, он по-хозяйски пересек салон, пройдя сквозь Анфису, хлопотавшую над клиенткой — знай Анфиса о случившемся, сочла бы сексуальным домогательством, а то и насилием — оторвал дубликаты от пары свободных кресел, подкатил к батарее отопления и развесил на них свои шмотки: сушиться. Здесь, в раю со сплошным рядом зеркал, можно было не опасаться, что одежда, лишившись носителя, расточится без следа. За время жизни в зазеркалье Ямщик успел выяснить: желаешь что-то сохранить — носи на себе либо клади перед зеркалом. Иначе good-bye, my love, good-bye…

Не став утруждать себя созданием очередного дубликата, отрешившись от дамской болтовни, он упал в пустующее кресло и прикрыл глаза. Снаружи, присев к ударной установке и ловко вертя в руках палочки, вовсю лупил дождь. Давил педаль хай-хэта, ухал бас-барабаном; приглашал выйти, сплясать на пять четвертей, навсегда избавиться от забот и мучений. «Будет ласковый дождь, будет запах земли, — вспомнил Ямщик стихи Сары Тисдэйл, написанные без малого век назад. — И ни птица, ни ива слезы не прольёт, если сгинет с Земли человеческий род…»

— Свет мой, зеркальце, скажи…

Опять?!

Он подскочил в кресле, как ужаленный, хотя еще миг назад был уверен, что не способен шевельнуть ни рукой, ни ногой.

«Что, Верунчик? Чего тебе надобно, крошка? Новые духи для мамы? «Когда я буду прыгать с парашютом?!» Проклятье! Там же дождь! Там ад кромешный! Сейчас меня ухватит за шкирку, потащит, порвет в клочья…»

— Свет мой, зеркальце…

Вопреки очевидному, Ямщика никуда не тащило. Мука и сладость предвкушения, неодолимость тяги, потребность мчаться, нестись, спешить — ничего этого не было и в помине. Это не Верунчик, догадался он, чувствуя, как уходит сонная одурь. Это здесь, в салоне! Толстая парикмахерша, скучавшая в отсутствие клиентов, закончила долгий разговор по мобильнику — кажется, с дочерью, Ямщик не вслушивался — и с задумчивостью Будды, формулирующего четверку благородных истин, уставилась в дымный вихрь зеркала.

— Свет мой, зеркальце, скажи…

Сговорились? Сговорились, да?!

Зеркало взбурлило припадочными гейзерами. Миг, другой, и в салон ворвался вихрь, самум, ураган! Чья-то фигура размазалась в пространстве, словно мизерная порция масла по здоровенному ломтю хлеба, и в единый миг материализовалась рядом с толстухой. Ямщик впервые видел, как являются по зову. Круто, подумал он. Если со стороны смотреть, очень круто. А если самому кувырком лететь, так ну его к чертовой матери!