Скоро она убеждается, что всякий раз, когда упоминается покойница, дон Себастьян пугается, стискивает зубы, строит ужасные гримасы и наконец благоговейно утыкается между ее огромными грудями бывшей кормилицы. И женщина, которая умеет обращаться с мужчинами только как с детьми, говорит:

— Вы больше похожи на сопливого сироту, дон Себас, чем на безутешного вдовца.

Дон Абрахам не подозревает, какую жалкую жизнь влачит дон Себастьян Пайядор. Он предполагает, что тот уязвлен в самое больное место и, упустив отца, жаждет отомстить сыну. В это время оркестр получает приглашение на три месяца, с возможным продлением контракта в Альхесирас, в отель «Королева Кристина». Хотя это предложение весьма выгодное, поначалу он даже не берет его в расчет, потому что оно означает отдалиться от Кадиса и временно отказаться от возможности отплыть за море. Но, поразмыслив, он приходит к выводу, что это хороший случай, чтоб вырвать Звездочета из когтей дона Себастьяна.

Хотя всего сто четыре километра разделяют два города, для горсти евреев путешествие превращается в пытку. Чтоб переместиться из одного пункта в другой, надо иметь пропуск. Хлопоты долги и обременительны, расшатанные нервы беженцев-евреев снова проверяются на прочность в комиссариатах и в жандармских участках. Так как на обороте их удостоверений личности красными чернилами написано слово «еврей», служащие колеблются и всегда обнаруживают, что для получения окончательного разрешения в их бумагах не хватает той или иной совершенно необходимой подписи. Бумаги копируют те, что заведены в Германии, и представляют собой триптих из трех одинаковых частей, в которых содержатся персональные данные. Перед отъездом надо отдать первую часть в комиссариат того места, которое ты покидаешь. Вторую часть ты хранишь как зеницу ока в течение всей поездки, а третью отдаешь в комиссариат по месту прибытия.

Дирижер выбрал для прощания с публикой «Атлантики» увертюру из «Счастливых рабов» Хуана Крисостомо Арриаги, и уже почти в течение месяца оркестр завершает свои выступления замирающими нотами праздничного и неожиданно радостного финала, полагая каждый раз — и все менее обоснованно, — что завтра утром они отправятся в Альхесирас. Поклонники устали махать платочками; от слез размазывается тушь на ресницах проституток.

Разрешение поступает, когда его уже не ждут, и накануне отъезда музыканты не знают, чем еще удивить публику. Вечер закончен, и дирижер поднимает палочку, чтобы атаковать увертюру Арриаги, но она уже столько раз сыграна, что потеряла смысл в качестве прощального жеста. Публика выжидательно молчит. Тогда дирижер просит Звездочета придумать что-нибудь. Мальчик играет сладостную чувственную песнь, которая входит, как нож, в сердца присутствующих, а особенно в сердце Фридриха, воспринимающего ее как прощание лично с ним, потому что накануне он узнал, что до Альхесираса они будут добираться раздельно. Звездочет попросил у дирижера разрешения сопровождать Дон: она тоже едет в Альхесирас по своим делам и умоляла не бросать ее одну.

Пока Звездочет играет, Фридрих старается не смотреть на него. Он смущен. И всегда, когда он слышит игру друга, он ощущает свой фальшивый образ как досадный балласт, но на этот раз он просто невыносим. Пока Звездочет возится, убирая гитару в чехол, взволнованная тишина террасы нарушается пронзительной жаркой дробью женских каблучков. Дон берет его за руку:

— Что, если мы вместе выпьем? Идем! Я умираю от жажды.

Фридриха уязвляет эта фраза. Он думает о том, что никогда не сможет сказать Звездочету что-нибудь с такой же откровенностью и естественностью, как это получается у Дон. О том, что под своей сдерживающей маской мужчины он лишен ее оружия. Скрипка выскальзывает из его влажных рук: это слезы, которым он запрещает течь из глаз, выступают у него сквозь поры кожи. Он боится, что, когда они снова встретятся в Альхесирасе, Звездочет уже не будет прежним после дороги в компании этой женщины. Но сам Звездочет, похоже, ни о чем таком не думает. Уходя, он посылает Фридриху обычный взгляд своих глаз цвета чернослива, чуть печальных и мрачноватых, и отстраняется от руки Дон.

Этой ночью, пока Фридрих ворочается в постели без сна, ощупывая в темноте свое тело, начинающее обретать формы, его соперница с персиковыми волосами перечисляет Звездочету в «Пай-Пае», между приступами пьяного кашля, свои доводы в пользу того прогноза, что немцы при поддержке армии Франко войдут в Гибралтар. Она очень возбуждена: до нее дошли сведения, что военный комендант Гибралтарской зоны срочно ездил в Германию, где Гитлер показал ему колоссальное орудие, в свое время специально разработанное для прорыва линии Мажино и способное пробить бетон толщиной семь метров с расстояния десяти километров. «То, что нужно для скалы», — как говорят, лаконично прокомментировал фюрер. Он подарил генерал-губернатору пустую гильзу от этого чудовищного орудия, и тот, вернувшись в Кадис, с восхищением ее демонстрирует. Превращенная в цветочную вазу, она украшает стол в его кабинете, а рядом с ней лежит доклад об операции «Феликс», несколько страничек из которого смог прочитать осведомитель Дон — офицер с недостаточной зарплатой. Она цитирует доклад по памяти, приподнятым тоном, в котором нарастает угроза, а желтая пена «порто-флипа» на ее губах закипает от гнева: «Разведгруппы, переодетые в штатское, исследуют зону, чтоб разработать окончательный план нападения. Бранденбургский полк и минеры из Пятидесятого и Инженерного полков будут оставаться в отдалении от испанской границы до самого момента своего перемещения в закрытых грузовиках в лагерь возле Гибралтара. Орудия большого калибра будут развернуты в Сеуте и в зоне, ближайшей к Сьерра-Карбонера. Самолеты, участвующие во внезапной воздушной атаке, взлетают из Франции, а после операции приземляются на испанской территории. Операцией будет руководить генерал авиации фон Рихтхофен, бывший командующий легионом «Кондор». После завершения штурма немецкая армия останется в Испании, чтобы отразить вероятную высадку британских войск». Не воспрянув духом, она вдруг впадает в сон, и Звездочет, который начинает уже чувствовать себя неловко, потому что можно подумать, будто бы он пользуется ее пристрастием к алкоголю и ее неожиданными приступами сна, чтоб сунуть нос в чужие дела, оставляет ее, легшую на стол в «Пай-Пае», как тряпичная кукла.

Не успев коснуться простыни, Звездочет начинает видеть сон — ему снится, что город его испепеляет война. Утром Дон врывается к нему в спальню с латунными похмельными глазами, отполированными боевым задором, удивительным в столь ранний час.

— Подъем! — командует она, стягивая с него простыни. — Едем предотвращать штурм.

Он встает, полный сомнений, одурманенный сном, в котором речь шла под конец о том, что будет после смерти, а развязку он не может вспомнить.

— Почему так рано? — протестует он, суя руки под струю воды.

Она, заглядывая из-за его спины в зеркало, подправляет себе губы красной помадой.

— Без твоего отца ночи для меня невыносимы.

Она оставила автомобиль у подъезда, и мальчишки из квартала, толкаясь и переругиваясь, исследуют «паккард-36». Звездочет наспех забрасывает в чемодан пяток вещей.