Процессия снова тронулась в путь и вскоре достигла роскошной виллы, где матрон и самых знатных гостей ожидали несколько просторных триклиниев, в каждом из которых стояли по три обеденных стола с девятью ложами. Таким образом, на один зал приходилось по двадцать семь человек. Однако обед начался не сразу: Калигула был вынужден принять магистратов [117] Поццуоли, желавших представить ему одного очень старого патриция: при Тиберии тот находился в двенадцатилетнем изгнании и вернулся на родину только со вступлением на престол Гая Цезаря, помиловавшего тех, кого преследовал его предшественник-тиран. Плача и целуя руки своего спасителя, несчастный старик рассказывал о благополучном завершении долгих скитаний, когда император неожиданно прервал его, спросив:

- А что ты делал тогда, в изгнании?

- Все это время я молил богов, - ответил старик, - послать смерть Тиберию и отдать верховную власть тебе.

- О Зевс Громовержец! - вдруг, нахмурившись, грозно воскликнул Калигула.

От этого крика все вздрогнули: и оба консула Аквилий Юлиан и Ноний Аспренат, и префект претория Руф Криспин, и городские сановники - хотя никто, включая старика, не понимал причин императорского гнева.

- Так ты молил ускорить смерть Тиберия? - допытывался Гай Цезарь у бывшего изгнанника, чувствовавшего, как земля уходит у него из-под ног.

- И значит, то же самое делают все, - еще больше распаляясь, прокричал Цезарь, - кого прогнал я? Они дают обеты за мою смерть, надеясь на милость моего наследника!

Наступила короткая пауза. Налитые кровью глаза Калигулы пылали яростью.

- Криспин! - властно проговорил он, повернувшись к префекту претория. - Срочно снарядить гонцов во все места изгнаний и ссылок! Каждому вручить приказ о том, чтобы немедленно лишить жизни всех, кто там находится меньше года. Всех, без единого исключения!

И, когда Криспин заверил, что воля императора будет исполнена, он добавил:

- Чтобы эти бездельники не помышляли о моей смерти!

Глубокая тишина воцарилась в таблии, но ни один из присутствовавших не показал даже доли охватившего его смятения.

- Может быть, я не прав? - наконец выкрикнул Калигула, не выдержавший этого всеобщего безмолвия.

- Прав!

- Совершенно прав!

- Без сомнения!

Одобрительные возгласы нарушили напряженное молчание.

- Мы не только одобряем, но и благодарим тебя от имени всего римского народа, - прибавил Луций Кассий Херея, - за то, что, защищая свою драгоценную жизнь, ты заботишься о благе Республики, которая прежде всего нуждается в сохранении своей главы.

- Вот прекрасные слова, - успокоившись, произнес тиран и благосклонно взглянул на придворного.

Распрощавшись с магистратами Поццуоли и со стариком-изгнанником, не перестававшим превозносить его мудрое решение уничтожить всех высланных за границу, он направился в свой отдельный триклиний, где собрались избранные гости вместе с его тремя сестрами - с Домицией, Мессалиной, Юлией Силлана. Здесь были Клавдий, Нонций, Юлиан, Веспасиан, Авл Вителий, Фабий Персик, Марк Мнестер, Калисто, Апеллий, Криспин и Луций Херея.

За обедом начался разговор о необходимости защищать жизнь императора, о его прошлогодней болезни и всеобщей радости, объединившей всех римлян, когда он поправился. И кто больше всех хвастался многочисленными жертвами, принесенными богам до и после его выздоровления, так это Клавдий, который мог бы еще долго распространяться о собственных заслугах перед Республикой, если бы Калигула, сидевший рядом с Друзиллой, распоряжавшейся за столом, неожиданно не воскликнул:

- Кстати! Почему я не вижу здесь Атания Секондо из всаднического сословия и нашего богатого плебея Публия Афрания Потита?

- Атания Секондо я видел вчера. Он должен был сопровождать шествие, - задумчиво протянул Авл Вителий. - Сейчас он, наверное, здесь в Поццуоли.

- А Потита я видел, когда мы проезжали по мосту. Он стоял в лодке и размахивал флагом, - добавил Луций Кассий Херея.

- Разыщите обоих. Я желаю их видеть не позднее завтрашнего утра.

Авл Вителий и Луций Кассий понимающе переглянулись и дружно закивали головами.

- Будет исполнено.

- Мы их найдем, божественный.

Они тотчас поднялись со своих лож, намереваясь, очевидно, немедленно приступить к выполнению приказа. Император тоже вышел из-за стола. Он торопился осмотреть главные монументы Поццуоли, пока в амфитеатре не начались забеги колесниц, назначенные в его честь. Предшествуемый полукогортой преторианцев и сопровождаемый плотной толпой дам, патрициев и всадников, съехавшихся не только из Рима, но и из Мизены, Наполи, Кумы, Помпеи, Геркуланума, Байи и других окрестных городов, он пешком отправился в великолепный храм, выстроенный в коринфском ордере [118] и посвященный Зевсу и Августу. Диумвиры поццуольского муниципия, польщенные, а еще больше напуганные вниманием их всесильного гостя, стали рассказывать ему о самых примечательных статуях и об истории храма.

- Сначала он был посвящен Зевсу Верховному.

- Это мой кузен, - перебив старшего децимвира, небрежно бросил Калигула.

- Твой… кто? - изумленно переспросил диумвир, но, опомнившись, быстро исправил свою ошибку.

- Ах да! Разумеется, Зевсу, твоему кузену, а потом он был посвящен твоему прославленному предку Августу.

- Так уже и прославленному, - раздраженно вновь перебил его Калигула. - Это ли настоящая слава? Это ли настоящее величие?

На сей раз децимвир замешкался с ответом, не зная, что сказать. Он так и замер с открытым ртом, в глазах его застыло затравленное выражение. В голове у него был невообразимый хаос, в котором невозможно было разобраться. С одной стороны, бедняге казалось, что Цезарь мог говорить так, желая испытать его на верность Августу, своему предку - тогда соглашаться было опасно, с другой стороны, противоречить агрессивному самолюбию императора было еще опаснее, и наконец, прицепс мог иметь в виду недостаточность прославления знаменитого Октавиана неблагодарными поццуольцами. В этом случае нельзя было бы ни соглашаться, ни противоречить, а нужно было как-то изворачиваться. Несчастный не находил выхода из создавшегося положения и, чувствуя, как затягивается пауза, приходил в еще большее отчаяние. Холодный пот выступил у него на спине.