– Потому что привык переть напролом.

Он несильным нажимом пальцев поворачивают моё лицо к себе, долго прожигает изучающим взглядом.

– Потому что мне такие раньше не встречались. Не сразу понял чем, но проняла ты меня капитально и слёту. И да – то, что твоё трясущееся от страха тело мне сразу дало зелёный свет, тоже уловил с первой секунды. Ты меня ждала, паучонок. С самого начала, ещё подростком. Даже если бы не заморочки предков Исаева, у вас бы ничего не срослось. Дима просто не знал бы, что с тобой делать.

– А ты знаешь, что делать, – отворачиваю голову, покоробленная его откровенностью. Сумбур в голове достигает апогея.

Это был убийственный месяц.

– А я знаю, – абсолютно искренне, без налёта самодовольства кивает Мир. – Ты как зеркало, поэтому с тобой достаточно не фальшивить. Мы просто сошлись: как пазлы, как волны и море, как солнце и небо. Всё, – подытоживает он шлепком по ягодице. – Беги, одевайся, пока я окончательно в сопли не ударился.

До клиники мы добираемся в абсолютном согласии. Я не смотрю на спидометр, а Мир, не спрашивая, выкручивает звук на максимум. Pink Floyd, сигаретный дым и уверенность – беспрекословная уверенность, что всё обойдётся. Даже окажись мы в полной заднице.

На стойке регистрации нас ни в какую не соглашаются пропускать дальше. Приходится прождать минут пятнадцать, меряя шагами длинный коридор.

– Привет, тёть Оль, – задушено хриплю, не в силах вырваться из крепкой хватки маминой сестры. – Как эко-санаторий? Смотрю, переехал.

– Машуля, – в натянутой улыбке отчётливо сквозит "какого чёрта ты здесь делаешь?", которая сползает одновременно с ехидным "Здрасьте" Арбатова. – У меня сейчас небольшой аврал. Вы проездом или нужна срочная консультация?

Повторная попытка увильнуть от разговора крошится о мой твёрдый взгляд. Я по-прежнему не понимаю, что происходит, но уверена – от меня что-то скрывают. И присутствие за моей спиной того, кто при желании может если не сам, то через дядю копнуть настолько глубоко, насколько это понадобится, придаёт веса моему здесь присутствию.

– Пойдёмте ко мне в кабинет, – переводит она усталый взгляд на Арбатова.

Недолгий путь проходит как во сне, и только крепкая мужская хватка на моём локте, не даёт слабым ногам подкоситься. Слишком много событий давят разом на плечи. У взросления в чрезмерной любви и заботе есть один серьёзный недостаток – грянет гром и с непривычки тебя колотит, как лист под градом.

– Я смотрю вы... подружились, – скользит тётя Оля цепким взглядом по нашим переплетённым пальцам, отпирая неприметную белую дверь. Здесь абсолютно всё одинаково-безликое, словно предназначенное не будоражить эмоций. – Твоей матери эта новость пойдёт на пользу. – И снова не удивляясь, не осуждая, не выказывая никакого отношения, кроме констатации. "Тебя есть кому поддержать – её это успокоит". Точка.

– Что с ней?

Ещё один её внимательный взгляд на Арбатова – оценивающий. Не как молодого человека, не как родственника, а как прочность предоставленной мне опоры. Кивнув каким-то своим выводам, она указывает на кожаный диванчик. Сама садится напротив нас и без лишних пауз продолжает.

– У неё психогенная депрессия, вызванная внезапной смертью Егора, – звучит непонятно, но предельно чётко, без сюсюканья и утешительных ноток. Неожиданно такой подход располагает к восприятию лучше увещеваний в благоприятном исходе. – К сожалению, существует необходимость в стационарном лечении. Она опасна. В первую очередь для себя. За это время имело место три попытки суицида.

– Когда? – уточняю едва слышно, сцепив челюсть и невидяще глядя на пальцы Мирона, крепко сжавшие мою руку.

– Первая сразу в день похорон. Таблетки...

Хлёстко бьёт – по самому сердцу.

– Зачем нужно было скрывать от меня?

– Необходимо время, чтобы её состояние стало приемлемым для визитов. За тобой некому присмотреть... Было. Ты всегда была благоразумной девочкой, Маш. Однако, мы решили, что так всем будет спокойнее.

Она продолжает что-то говорить, а я формально слушаю, глядя сквозь наши с Миром руки и безуспешно пытаясь уложить в голове новость, что мамы могло не стать. Уже трижды. Прихожу в себя не сразу. Далеко не сразу – уже в машине, стоящей в просторном гараже Арбатовых. Обняться с матерью не получилось, она спала. Тётя Оля подсуетилась и нам было позволено только посмотреть издалека. Действительно – спала. Иссохшая грудная клетка равномерно опадала под тонким покрывалом. До сих пор внутри всё звенит от непривычного чувства, застывшего между неверием и счастьем. Чувства, заставляющего ценить просто вдох человека, который, казалось, всегда будет рядом.

– Тебе нужно поесть.

Мир чуть ли не на плече втаскивает меня в дом. Вместе делаем бутерброды. Разогреваем приготовленную домработницей лазанью. Жуём в полной тишине, не чувствуя вкуса. По крайней мере, мне пока получить удовольствие от таких обыденных действий не удаётся. Никто и не заставляет. Слишком свежа боль самого Мира, чтобы не понимать моего состояния. Снова вместе убираем со стола. В спальню Арбатова веду уже по своей инициативе. Неторопливо раздеваюсь донага, пока он плотно задёргивает шторы, погружая комнату в густой полумрак. Простынь кажется сотканной изо льда, неприятно жжёт кожу холодом. Скрипит кровать под весом его обнажённого тела.

– Иди ко мне, – зову, приподнимая край одеяла и мы просто лежим. Лежим без лишних телодвижений, без слов, без поцелуев. Просто вдвоём – кожа к коже, тепло к теплу, сердце к сердцу. Я утыкаюсь носом ему в ключицу и, закрыв глаза, наслаждаюсь тишиной до тех пор, пока не проваливаюсь в глубокий сон без сновидений, но с безмятежным спокойствием, рождённым близостью своего мужчины... человека... единомышленника.

Глава 32. Вдребезги

– Какой сегодня безоблачный вечер.

Замерев в дверном проёме кухни, любуюсь чётким профилем Арбатова. Сигарета, зажатая в его длинных пальцах почти докурена. В пепельнице ещё три окурка. Давно ждёт.

За прошедшие сутки, безвылазно проведённые в его спальне, я уяснила для себя одну простую истину: Мир ни в чём не признаёт полумер. Если заниматься любовью, то часы напролёт, если быть вместе, то каждую секунду. Даже право принять душ в одиночестве пришлось вырвать хитростью, иначе водные процедуры грозили затянуться на неопределённое время, а ватные ноги и без того отнимаются от слабости, едва выдерживая вес измождённого тела.

– Отличный вечер, – склоняет он голову набок, но смотрит не в окно, а мне в лицо: пристально, с каким-то нехорошим тяжёлым упрёком. –