Начальник связи младший лейтенант Вася Афанасенко ознакомил девушек с системой подачи условных сигналов и команд. Вместе с телефонисткой Катериной Полтавченко они договорились наладить телефонную и радиосвязь.

Начальник войскового хозяйства техник-интендант второго ранга Бордюк доложил о том, что все девушки-зенитчицы приняты в штат батареи и поставлены на все виды довольствия. Также он рассказал, что в жилом массиве уже освободили один кубрик, поближе к душевой и санузлу. При этом он несколько смутился.

– Да, и еще – едоков стало больше, товарищ комбат. Необходим ваш рапорт на имя начальника береговой обороны о пересмотре норм снабжения батареи отдельными видами снабжения, – прямо сказал техник-интендант.

– Хорошо, Яков Павлович, рапорт на имя генерал-лейтенанта Моргунова я напишу сегодня же.

Инженер батареи, воентехник второго ранга Николай Лобанов ознакомил младшего лейтенанта Синицыну с необходимыми техническими особенностями крепости.

* * *

После официального представления и решения первостепенных хозяйственно-бытовых вопросов наступил черед неофициальной части. Все свободные от вахты собрались в кают-компании. По батарее «солдатское радио» уже разнесло будоражащую весть о том, что вместе с артиллеристами в крепости будут служить и квартировать девушки-зенитчицы.

Но грубоватые моряки сразу же стали относиться к девушкам, как к своим сестрам. Конечно, здоровым мужикам нелегко совладать с инстинктами, но главным была совесть – общая совесть и мораль людей, сражающихся плечом к плечу с самым страшным врагом за всю историю войн. У большинства артиллеристов батареи остались сестры и матери или были, но погибли под фашистскими бомбежками.

А сами девушки тоже отнюдь не были настроены крутить легкомысленные романы – они действительно отличались высокими требованиями и к себе, и к другим. Таковы были моральные ценности того сурового и прекрасного времени, когда честь и совесть еще не стали разменными монетами в погоне за «баксами»!

Если между парнем и девушкой и вспыхивали чувства, то они были настоящими, и не важно, сколько они продлятся: всю оставшуюся жизнь или до очередного обстрела, когда раскаленный кусок металла безжалостно оборвет еще одну молодую жизнь и плеснет напоследок горячей кровью.

* * *

Алексей видел такое у себя – в военном Донецке «образца 2014 года», когда вернулись, казалось бы, насовсем утраченные морально-этические принципы военного времени. Когда разноцветные бумажки «у.е.» стали цениться меньше патронов. Он понимал эту жесткую, возведенную в абсолют мораль. В комфорте конца XX – начала XXI века общество потребления почти разучилось хотеть и любить по-настоящему. К сожалению, человек такое существо, что обострить его чувства, придать глубину мыслям, а поступкам – смысл способна только угроза жизни. Война снова пробудила в человеке человечность, как ни парадоксально это звучит. Взаимовыручка вместо индивидуализма, настоящие сильные чувства вместо мимолетных, ни к чему не обязывающих увлечений за деньги, крепкая дружба вместо «взаимовыгодного сотрудничества». Люди снова стали людьми – а не придатками к финансовой системе. Они были разными: героями и подлецами, смельчаками и трусами, обычными середнячками, но в гораздо большей степени, чем раньше черное снова стало черным, а белое белым.

Это не значит, что война облагораживает. Скорее, когда забываются человеческие отношения, когда лжи становится больше, чем объективных фактов, когда нарушается преемственность поколений – тогда снова начинается война. А потом опять приходится проходить мучительный и тяжелый процесс переоценки общечеловеческих ценностей.

* * *

Алексею было во сто крат тяжелее, чем остальным артиллеристам. Он любил Карину, но подойти к ней не смел. Командиру бронебашенной батареи не пристало ставить собственные интересы выше общественных. Он должен быть непоколебимым примером для подчиненных. И если уж командир даст волю эмоциям и чувствам, пусть даже и самым возвышенным, то и дисциплина в слаженном боевом коллективе пойдет трещинами и будет поедена кислотой вседозволенности.

Но и Карина тоже это понимала, поэтому стала относиться к нему холоднее, чем обычно. Алексей поневоле вспомнил «Евгения Онегина», все же Александр Сергеевич Пушкин был тонким знатоком человеческих душ и непростых отношений.

«…Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви, Пылать – и разумом всечасно Смирять волнение в крови; Желать обнять у вас колени, И, зарыдав, у ваших ног Излить мольбы, признанья, пени, Всё, всё, что выразить бы мог. А между тем притворным хладом Вооружать и речь и взор, Вести спокойный разговор, Глядеть на вас веселым взглядом!..»

Комиссар батареи, старший политрук Виктор Иванов видел, как тяжело приходится командиру. Но в душу не лез, понимал, что обычными политбеседами делу не поможешь. Политрук понимал и чувства своего командира к Карине, и догадывался, насколько ему тяжело эти чувства скрывать. Как ни странно, но именно эта молчаливая мужская поддержка, которая внешне почти никак не проявлялась, помогла Алексею больше, чем задушевные беседы.

Жестокость войны вторгалась и в сферу личных взаимоотношений людей. Ведь и Алексей, и Карина не могли принадлежать друг другу – у каждого были свои обязанности перед остальными бойцами, которые доверились авторитету и опыту командира. Приходилось гигантскими усилиями воли сдерживать чувственные порывы, но от этого чувства только закалялись, приобретая звенящую остроту многократно перекованного булатного клинка.

Наступление Манштейна на Севастополь продолжалось. В самый пик гитлеровских атак корабли Черноморского флота сказали свое веское слово. Двадцатого декабря вице-адмирал Октябрьский на борту крейсера «Красный Кавказ» вышел из Новороссийска в Севастополь. Он возглавил эскадру из лидера эскадренных миноносцев «Харькова», крейсера «Красный Крым» и эсминцев «Бодрый» и «Незаможник».

Эти корабли и раньше приходили в Севастопольскую бухту с десантом, боеприпасами, обстреливали вражеские позиции. Но в конце декабря крейсера и эсминцы Черноморского флота образовали мощный ударный кулак. Сейчас на эти корабли было принято 4000 моряков 79-й особой стрелковой бригады – в полном составе и с вооружением.

Поход был сложным, туман мешал корабельному соединению войти в фарватер. Над крейсерами и эсминцами нависла опасность подрыва на собственных минных постановках. Можно было, конечно, не рисковать и подождать, пока туман рассеется. Но за это время судьба Севастополя могла решиться окончательно.

Вице-адмирал Октябрьский решил рискнуть и прорваться в Севастопольскую бухту днем, под носом врага! Надежда была только на то, что противник не ожидает такой дерзости и не успеет среагировать на прорыв корабельной группировки.

Был отдан приказ лидеру эскадренных миноносцев «Харьков» стать головным в строю и идти в Севастополь. Крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым», эскадренные миноносцы «Бодрый» и «Незаможник» легли в кильватер головного корабля.