– Хороший ты человек, Питер, но невыносимый болтун, – отвечал ему Старый Красный. – Мы сдали империю, потому что слишком обеднели, чтобы удерживать ее. У себя дома правительство Аттли всего лишь придало более устойчивый характер некоторым мерам, введенным со страху левым крылом правительства. Сложилась коалиция, которая заморозила прибыли, ренты и цены, ввела карточную систему и взяла под контроль крупные капиталы – и все это на благо народа. Наши правители не идиоты. Они поняли, что Гитлер надерет им задницу, если они не прекратят утеплять свои гнездышки за счет рабочих, поэтому они согласились временно поделиться.

– Но это уже перестало быть временным! – возразил отец. – Никто не хочет возвращаться к локаутам и забастовкам двадцатых годов, депрессии тридцатых и еще одной кровавой войне. Всякий, у кого память еще не отшибло, понимает, что капитализм – это насквозь прогнившая система, поэтому теперь освещение, отопление и коммунальные услуги, топливо, транспорт и здравоохранение являются общественными службами и принадлежат народу. Всему нашему народу!

– Питер, – терпеливо заговорил Старый Красный. – Пойми, что люди, ворочающие сегодня капиталами национальной индустрии, – те же самые бизнесмены и помещики, которые когда-то владели этими капиталами. К тому же они получают компенсации со стороны британских налогоплательщиков за потерю своей доли, которая обесценилась накануне войны. Как, по-твоему, эти новые менеджеры используют наши полученные с налогообложения деньги? Банки ведь не стали государственными. Они инвестируют средства в нефть и автомобилестроение, в создание новых обществ, в компании, эксплуатирующие народы, которым социализм и не снился. Если бы Национальный совет по добыче угля и Британские железные дороги находились под руководством шахтеров и железнодорожников, а не бывших директоров компаний и флотских адмиралов, то они бы обходились стране дешевле и позволяли бы национальной индустрии развиваться гораздо стабильнее и безопаснее.

– Но рабочие не могут руководить собственным производством! – вскричал отец, потом покраснел и стало ясно, что лучше бы он сказал это другими словами.

Старый Красный помолчал, а потом заметил:

– Фраза, достойная члена британской лейбористской партии.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал отец. – Ассоциация адвокатов организована юристами, а Медицинская ассоциация – докторами. Почему бы тогда машинистам и станционным смотрителям не управлять системой железных дорог? Ты сам прекрасно знаешь ответ. Большими организациями могут управлять только люди с университетскими степенями. Но раньше чем через двадцать лет новая система образования подготовит совершенно другое поколение менеджеров, чьи отцы и матери были рабочими людьми, как мы с тобой. Неужели ты сомневаешься, что это превратит Британию в почти бесклассовое общество наподобие того, что уже построено в Австралии или Скандинавии, с просторными домами для каждого и полным торжеством четырех свобод, о которых говорил еще Рузвельт: свободе от нищеты, свободе от страха, свободе вероисповедания и свободе слова?

Старый Красный вздохнул и стал насвистывать «По морям да к небу», а потом сказал:

– Это все твоя склонность к самообману: в твоей голове одни утопии.

Действительно ли он так сказал? Похоже на одну из фраз Хизлопа. Старый Красный нравился мне больше, чем Хизлоп, но и его я немного недолюбливал. Его аргументы привели к тому, что отец разволновался, и тишина в нашем доме была нарушена. Меня отвлекли от учебников и фантазий.

Только в одном отец и Старый Красный были полностью согласны. Если к власти придет очередное консервативное правительство – стране крышка. Администрация Макмиллана совершенно их обескуражила. Произошел фантастический рост благосостояния высших классов, однако и рабочие казались довольными. Но к концу шестидесятых стало ясно, что в общей драке за народные деньги лишь инвесторы, бизнесмены и кучка хорошо организованных ассоциаций продолжают преуспевать, что касается всех остальных, то их уровень жизни резко снизился. Пост премьер-министра занял Гарольд Уилсон.

– Я не понимаю его! – восклицал отец. – Он же вроде бы обещал, что, когда дела на Фондовой бирже наладятся, он поможет Британии двигаться дальше по социалистическому пути. Неужели он знал, что этого никогда не произойдет?

– Питер, ты что, забыл, что наш Гарольд – человек очень умный и невероятно богатый и разбирается в мировом бизнесе гораздо лучше профанов вроде нас с тобой, – отвечал ему Старый Красный.

Я смеялся от всего сердца. Сейчас у нас с Красным появилось что-то общее. Мы оба уверены, что Британии может помочь только не существующая в природе политическая организация. Он мечтал о кооперативном синдикализме в духе Рескина, а я – о сильном правительстве порядочного тори, джентльмена, который предотвратил бы худшие проявления бедности и социальной деградации не потому, что это разновидности несправедливости, а потому, что они уродливы и ненадежны. Так что мы оба от души потешались над отцовскими надеждами вперемешку с его искренним изумлением при виде выходок лейбористов.

Как-то в полдень я вернулся с большого задания в Шетланде и обнаружил на полу в прихожей письмо от Старого Красного, датированное неделей назад. Он сообщал, что с отцом случился удар и его поместили в отделение усиленного медицинского ухода в госпитале Килмарнока. Я тотчас позвонил туда и выяснил, что отцу уже лучше и завтра его выпишут. Я сразу отправился навестить его.

Он лежал в кровати бледный и изможденный, но спокойный. Он очень обрадовался моему приезду.

– Понимаю, Джок. Работа превыше всего.

Я сказал, что моя работа превыше чего угодно, но не отца и поэтому впредь буду всегда сообщать координаты своих отелей на случай, если опять что-нибудь произойдет. И стану звонить не реже чем дважды в неделю. Он ответил с улыбкой:

– Чепуха все это. Работа – прежде всего.

Я достал книгу, которую на ходу успел схватить с полки.

– Теперь у тебя будет много свободного времени, так что можешь читать. Думаю, что тебе понравится, хотя это всего лишь роман. В нем события Первой мировой представлены с точки зрения Австро-Венгрии. Вот, слушай.

И я прочитал ему начало.

«Убили, значит, Фердинанда-то нашего, – сказала Швейку его служанка. Швейк несколько лет тому назад, после того как медицинская комиссия признала его идиотом, ушел с военной службы и теперь промышлял продажей собак, безобразных ублюдков, которым он сочинял фальшивые родословные.

Кроме того, он страдал ревматизмом и в настоящий момент растирал себе колени оподельдоком.

– Какого Фердинанда, пани Мюллерова? – спросил Швейк, не переставая массировать колени. – Я знаю двух Фердинандов. Один служит у фармацевта Пруши. Как-то раз по ошибке он выпил у него бутылку жидкости для ращения волос; а еще есть Фердинанд Кокошка, тот, что собирает собачье дерьмо. Обоих ни чуточки не жалко.

– Нет, эрцгерцога Фердинанда, сударь, убили. Того, что жил в Конопище, того толстого, набожного…