На земле явятся существа, вечно друг с другом противоборствующие, что будет сопровождаться бесчисленными потерями и жертвами со всех сторон. Злобе их не будет предела; мощными руками они повергнут наземь обширные леса земли; насытившись пищей, они начнут насыщать свои желания, сея вокруг смерть и ужас, лишая все живое отдыха и крова; в безмерной гордыне они устремятся к небесам, но не в меру тяжелые члены не дадут им воспарить. На земле, под землей и в водах не останется ничего целого и нетронутого, не перемещенного из одного края в другой. Утроба их послужит передвижной гробницей тем, кого они убьют.

Отчего не разверзнешь ты, земля, свои бездонные провалы, отчего не поглотишь этих безжалостных, жутких чудовищ, дабы не оскверняли они взора небес?

Из записных книжек Леонардо да Винчи

Владимир: Предположим, мы раскаялись.

Эстрагон: В чем?

Владимир: Ну… (задумался). Давай не будем вдаваться в подробности.

Из пьесы Беккета «В ожидании Годо»

Ход в кафе «Элита» вел через лестницу из фойе кинотеатра. Одолев две ее трети, посетители попадали на площадку, где находилась дверь в сам кинотеатр, но клиенты «Элиты» следовали дальше, туда, где их ждала обширная, неопрятная на вид комната, заставленная стульями и низенькими кофейными столиками. Комната казалась грязной не потому, что там было не убрано, а из-за освещения. Пол был застелен малиновым ковром, обивка мебели была алой, завитки лепного узора на потолке — розовыми, но в свете тускло-зеленых бра все эти цвета превращались в оттенки коричневого, а лица посетителей делались серыми, как у мертвецов. Вход был расположен в углу, напротив находилась стойка из хрома и пластика, позади нее, за сверкающими ручками кофейного автомата, улыбался лысый толстяк. Одетый в черные брюки и белую рубашку с черным галстуком-бабочкой, он казался немым или необычно молчаливым. Он не произносил ни слова; посетители обращались к нему только за чашкой кофе или сигаретами, а в промежутках он сохранял такую неподвижность, что можно было подумать, будто стойка является его продолжением, вроде кольца при Сатурне. Дверца у бара вела на узенький балкон над входом кинотеатра. Там едва хватало места для трех столиков с металлической столешницей и опорой для зонта в середине. Никто не пил там кофе, потому что небо часто хмурилось, немилосердно задувал ветер, а то и лил дождь. Поверхность стола была в лужицах, повисшая мокрая ткань зонта хлопала об опору, сиденья были сырые, и все же тут сиживал обычно человек лет эдак двадцати четырех, закутанный в черный плащ с поднятым воротником. Он то взглядывал недоуменно на обложенное небо, то задумчиво покусывал сустав большого пальца. Других желающих обосноваться на балконе не находилось. Когда «Элита» бывала заполнена, тут слышалось множество языков и диалектов. Посетители были молодые люди до тридцати, и рассаживались они кликами по пятеро-шестеро. Клики существовали политические, религиозные, артистические, гомосексуальные, криминальные. В одних обсуждался спорт, в других — автомобили, в третьих — джаз. Иные имели главу; центром самой большой был Сладден. Его клика располагалась обычно на софе у балконной двери. Соседняя включала в себя прежних членов сладденовской клики, по их собственным утверждениям, ею пресытившихся, согласно же Сладдену, изгнанных из ее рядов. Клики не любили одна другую, не особенно ценили и кафе. Нередко посетители, выпив кофе, ставили чашку со словами: «Что за чертова дыра эта "Элита". Не пойму, чего ради мы сюда таскаемся. Кофе дрянной, освещение ни к черту, вокруг одни педерасты, шпана и евреи. Давайте выберем себе какое-нибудь другое место». И кто-нибудь отзывался: «Другого места нет. Чайная Галлоуэя — чересчур буржуазное заведение. Бизнесмены, стойки для зонтиков, оленьи головы. В "Шангрила"[1]оглушительно орет музыкальный автомат, полно мордоворотов. Армстронгу там надавали по физиономии. Есть, конечно, пабы, но нельзя же все время наливаться пивом. Нет, пусть здесь чертова дыра, но лучшего места у нас нет. Центр города, кино под боком. Не сидеть же все время дома, хочется иной раз и развеяться».

Кафе часто бывало переполнено и никогда не оставалось совсем без посетителей, хотя был случай, когда оно почти полностью опустело. Человек в черном плаще зашел с балкона в помещение и не застал там никого, кроме официанта и Сладдена, сидевшего на той же софе, что и обычно. Клиент повесил плащ на крючок и заказал кофе. Отвернувшись от стойки, он поймал на себе любопытный взгляд Сладдена. Тот спросил:

— Ну как, Ланарк, нашел?

— Что нашел? О чем ты?

— То самое, что искал на балконе. Или ты просто стараешься держаться подальше от нас? Просвети меня. Мне любопытно.

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Не я один, а все мы. Его выкрикивают в службе обеспечения, а мы частенько стоим там в очереди. Садись.

Сладден похлопал по софе. Ланарк немного поколебался, потом поставил кофе и сел. Сладден продолжил:

— Скажи, зачем тебе сдался балкон.

— Я ищу дневной свет.

Сладден сморщился, словно от горечи.

— Время года для этого не самое подходящее.

— Ошибаешься. Недавно я заметил дневной свет, считал до четырехсот и более, а он все длился. Часто бывает и дольше. Ничего, что я об этом рассказываю?

— Продолжай! Многие бы не поняли, но я и сам любил выдумывать. Ты тоже пытаешься что-то выдумать, и мне это интересно. Давай, говори, что взбредет на ум.

Ланарку одновременно и нравился, и не нравился этот разговор. Как человек одинокий, он ценил возможность пообщаться, однако снисходительный тон отталкивал его. Он бросил холодно:

— Да нечего особенно говорить.

— А почему ты любишь дневной свет? Здесь хватает и обычного освещения.

— С его помощью я могу измерять время. Я насчитал тридцать дней, с тех пор как я здесь. Может, пропустил несколько, пока спал или пил кофе. Но когда нужно что-нибудь вспомнить, я говорю: «Это случилось два дня назад», или десять, или двадцать. От этого возникает чувство упорядоченности жизни.

— А как ты проводишь… проводишь дни?

— Гуляю, посещаю библиотеки и кино. Когда кончаются деньги, захожу в службу обеспечения. Но по большей части наблюдаю за небом с балкона.

— Ты счастлив?

— Нет, но я доволен. Можно жить и куда хуже.