зажигающий свечи. И он был глух, а может, нет, спрашивать его, где комната Джеральдины, я не стала, и объяснять свое появление также не была намерена. Я хозяйка в этом доме и хожу где хочу.

Из-под одной из дверей пробивалась полоска света. Я задержалась и обернулась на Маркуса, но он шел, не обращая на меня никакого внимания, и зажигал свечи на стенах. Мне показалось, он даже меня не увидел.

Войти или повременить? Почему Джеральдина занимается моим платьем в своей комнате? Есть большая прачечная недалеко от кухни, Летисия показывала мне ее, там есть утюги и доски.

Я распахнула дверь и замерла на пороге, хотя ничего особенного не увидела.

Мы тоже таскали платья мачехи, когда та была в отъезде, и примеряли их, воображая себя богатыми светскими дамами. Что говорить, тем, кто плохо знал нашу семью, а таковых было довольно, отец умел пускать пыль в глаза. Может, благодаря этому умению он выдавал замуж всех дочерей, а еще потому, что свахи получали немалый барыш за то, что искали нам женихов и проводили сговоры…

– Кто тебе позволил? – спросила я. – Ты для этого взяла мое платье?

Оно ей шло, возможно, больше, чем мне. Девушка без манер, без воспитания, с грубыми руками, резким голосом – когда не пела, но надо же уметь и говорить, – и как же много новых чувств я обрела за короткое время.

Зависть? Ревность? Как назвать то, что стиснуло горло, я не знала, но оно не давало дышать. Гнев? Я с трудом удержалась, чтобы не дать Джеральдине пощечину.

Привычное развлечение для прислуги. Горничные в доме отца, я не сомневалась, точно так же мерили наши с сестрами платья. Джеральдина смотрела в пол, но я не думала, что она боится взглянуть мне в лицо.

– Ты много себе позволяешь, я велю тебя высечь.

Мне почудилось или по ее губам скользнула улыбка?

– Что ты подмешала мне в молоко, дрянь?

Снова ни слова в ответ. Я ведь не говорила ей, что мне принесут молоко, значит, она решилась спонтанно. Из-за того, что я предложила ей спать в моей комнате? Мелкая месть за что-то? И как бы она выкручивалась, если бы я ничего не пила? Она хотела приготовить отвары, стало быть, снотворное подлила не она?

Ее комната, точнее, та, которую она занимала, была небольшой и абсолютно безликой. Такими бывают номера в постоялых дворах, где жильцы меняются ежедневно, где расторопная горничная протирает полы, меняет белье и смахивает пыль каждое утро. Заправленная узкая кровать, окно с короткой занавеской, и за ним уже смеркается, стул, убогий столик прижат к стене, лики Ясных, и…

– Это ты зачем взяла?

Я схватила свою доху, которую только что заметила. Как бы я ни изничтожала в себе несчастную леди Кэтрин, как бы ни отрекалась от нее, оставалось достоинство, последние крохи. Кричать на прислугу, как какая-нибудь мещанка, краснеть от собственных воплей, терять лицо недопустимо даже для нетитулованной дамы. Есть то, что я могу скрыть от всех, как те мои мысли о лорде Вейтворте, есть то, что я увижу в собственном отражении и простить себе уже не смогу.

Обыскивать комнату в поисках украшений, которые Джеральдина наверняка взяла из моей шкатулки, я тоже не собиралась. Сообщить полицейским? Бесспорно.

– Юфимия, – все равно голос мой дрожал от прорывающейся наружу злости, – тоже что-то украла и сбежала? Я потребую, чтобы твою комнату обыскали! Дрянь!

Если бы Джеральдина набросилась на меня, я бы сдалась. Она была крепче, сильнее, выносливее, – разве можно сравнивать крестьянскую девку и леди, пусть эта леди мыла полы и посуду и штопала собственные чулки. Но она стояла, по-прежнему глядя в пол, и, конечно, сознавала, что мои угрозы осуществятся. Она потеряет место в этом доме, но после того, как она подсыпала мне какую-то усыпляющую гадость, я не то что возражать – я настаивать буду на том, чтобы лорд Вейтворт выкинул ее за ворота.

На комнатах, в которых постоянно не жили, ставили задвижки – всегда – со стороны коридора. Еще одна защита от тех, кто проникает в чужие дома, на этот раз через окна. Я захлопнула за собой дверь и быстро, пока Джеральдина не успела опомниться, пропихнула задвижку в пазы. Меня знобило, не знаю, крылась ли причина в том, что я была после ванны, а крыло для прислуги отапливалось много хуже, чем господское, или в том, что я испытала за эти дни не только страх, отчаяние и вожделение, но еще и гнев. Мерзкое ощущение.

– Дрянь, – прошептала я, заворачиваясь в доху, и почти побежала по коридору. Мой муж непременно должен об этом узнать.

– Милорд ждет.

Я первый раз услышала голос старого слуги. Глухой и гулкий, он говорил как будто в пустое дупло.

– Чего стоишь, глупая девка, беги в карету, живо!

Я сказала себе, что если позволю о чем-нибудь думать, то мысли парализуют меня на месте. Их слишком много, их не должно столько быть, ни один человек не в состоянии вынести этот ужас. Милорд, мой муж, ждет служанку в карете? Здесь все еще темно, Маркус стар, он перепутал нас – или так и не понял, что я была в крыле для прислуги. И моя доха – быть может, он знал, что ее взяла эта мерзавка.

«Мой муж ее ждет?»

Пока Джеральдина не сообразила, что я заперла ее… Уже сообразила, я услышала сильный удар и понадеялась, что Маркус в самом деле глухой. Накинув на голову капюшон, который я ненавидела, почти потеряв возможность оглядываться по сторонам, я кое-как выбежала из дома и подбежала к карете, и кто-то – проклятый капюшон! – услужливо открыл мне дверь.

Я держала голову низко и видела только сапоги лорда Вейтворта. Я думала, что это его сапоги, ведь взглянуть ему в лицо значило себя тут же выдать. Карета тронулась, я отвернулась к окну, а когда мы проезжали в ворота, я увидела, как на крыльцо выскочил Маркус, размахивая руками, за ним – Джеральдина, она побежала за экипажем, споткнулась, упала, запутавшись в длинной юбке, и я лишь подумала мстительно – платья в пол, одежду истинных леди, надо уметь носить, двуличная дрянь.

Глава двадцать шестая

Карета стояла на полозьях, как санки. Мне доводилось ездить в такой лишь однажды, когда я была маленькой девочкой, и сейчас мне безумно хотелось откинуться на спинку сиденья, сорвать с себя капюшон, забыть обо всем на свете и насладиться ровным бегом