в окно, убедиться, что все еще ясно. Яснее некуда, и где-то за деревьями, голыми, уставшими от тяжелого снега, мне показалось, что что-то мелькнуло. Или кто-то. Тихо, тихо, незаметно, птица или зверь, потревоженный нами.

Зверь здесь пуганый. Да, браконьеры тому виной, но что-то не так.

Это что-то не давало покоя – не наша медленная езда, будто мы ждали кого-то, но и это тоже. Быстро сбросив пистолет на сиденье, я принялась осматривать карету. Пусто, пусто, нигде ничего нет, но если это засада, то на кого? На браконьеров, тогда зачем Джеральдина переоделась в мое платье и притворялась, что она – это я? Как нелепо, крестьяне ее все равно узнают, где уверенность, что они не прикончат и леди Вейтворт, если она убьет одного из них?

Картина, лежащая передо мной, была почти сложена, но я перепутала детали местами. Там, где должен стоять древний замок, раскинулось море, лисы бежали по небу, охотник сидел в башне, а принцесса повергала дракона. Все вышло абсолютно не так.

Почему Филипп не сказал моему мужу, что начнется пурга, когда мы отправились в село в первый раз? Почему он соврал сейчас? Чего он добивался?

Я упала на колени и с трудом подняла тяжелое сиденье. Почему я не спросила лорда Вейтворта, что он задумал? И тут же ответила себе – потому, что ему пришлось бы все отменить и возвращаться. Потому что я была вместо себя, а не крестьянка, которой все было нипочем.

Держать сиденье на весу было тяжело, но я увидела то, что хотела, и опустила его обратно. Мешки, набитые чем-то, и это что-то – или золотой песок, или… или просто песок. Где-то, может, позади кареты, сундук с мехами, и не один, под моим сиденьем, наверное, деньги. Я еду в карете, которая везет сокровище. И браконьеры… Но они не разбойники? Что я знаю о них? Ничего.

Я запуталась. Мне стало жутко. Я опять выглянула в окно – мы проезжали, кажется, там, где остановилась карета в ту ночь, когда все началось, но я легко могла ошибиться. Мы очень медленно едем, крадемся, со стороны это выглядит естественно – или же нет, и только этим тогда можно объяснить, что еще ничего не произошло.

Что?

Еще есть Летисия. Все дело в ней? Это она преследует нас сейчас, это ей нужно дать возможность напасть, это ее должна убить Джеральдина, смогу ли это сделать я? Не смогу. Почему мой муж оказался в карете, зачем он покинул ее в самом начале пути, едва мы отъехали от усадьбы, бросил меня одну, кого он хотел запутать? Сколько вопросов, и мне никогда не найти ответ.

Кто ходил по комнатам, кто капал кровью? Эти пятна заставили моего мужа отправить меня в село. Ему стало страшно, но почему? Он ночевал со мной в комнате. Он уходил выслеживать браконьеров.

Пятна оставил тот, кто мог войти в дом, контролируя себя, тот, кто искал причинившего ему боль.

Пятна мог оставить тот, кто умеет ходить бесшумно.

Никто не сказал мне, что это разные люди. Это мог быть один человек.

И был один, несомненно, и я безжалостно перемешала детальки картины, быстро складывая их снова.

«Спросите меня, я скажу, на месте его милости держал бы я этого Филиппа подальше от дома».

Алоиз недоговорил.

«От того, кто шастает по лесу как по дому, всего можно ждать».

Или по дому как по лесу. Он мог это иметь в виду. Алоиз не стал пугать меня, но счел нужным предупредить. Или рассчитывал, что я передам его слова мужу и тот услышит меня, раз не слышит других. У леди больше прав, чем у слуг, хотя бы в том, что она может…

Может…

Стать леди-рыцарем?

Ясные, чего они хотят от меня? – взмолилась я.

«Ходит бесшумно, ветка не треснет, половица не скрипнет».

«Половица не скрипнет…»

Кто открыл мою дверь?..

Глава двадцать седьмая

Филипп. Это Филипп.

Кто кричал в лесу в ту ночь? Я не знала. Это звучало как вопль, вой или рев. И Летисия – не была ли ранена она еще тогда, когда выскочила посмотреть, что происходит? В экипаже темно, я могла не рассмотреть на ее руке кровь. Летисия спасала меня не от того, кто нанес ей ужасную рану, – от себя самой. Ведь в карете не было ничего, обо что она могла бы пораниться, а оборотень в замкнутом помещении теряется – она сознательно загнала себя в западню. Просто я не должна была находиться рядом с ней.

«Летисия умерла. Ей нанес рану оборотень». Филиппу не понравилось, что я это говорю, но он ничего не мог со мной сделать. Неужели Летисия – истинная этого чудовища?

Филипп открыл мою дверь и ходил по дому бесшумно. Кровь на полу – его рук дело, я напрасно винила поварят. Вон она, моя картинка, теперь почти получилась, и все детальки ложатся на отведенные им места.

Филипп преследовал меня, но в лесу мы были с ним не одни. Браконьеры оказались моим спасением. Одного он прикончил практически на моих глазах, но были другие, те, которые скрылись, те, которые бежали и от меня. И если бы я пострадала, до правды в любом случае докопались бы. Браконьер мог прикрыться тем, что искал оборотня – и нашел, и указал бы на него, если бы не застрелил на месте.

Я не знала, как проверить, какие пули в моем пистолете, но в сказку о серебре я не верила. Оборотней убивали и вилами, и палашами. Значит, смогу и я, если от этого будет зависеть жизнь.

Карета остановилась, и наступила мертвая тишина. Невыразимая. Как будто во владениях Тьмы.

«Он смог».

«Кто?»

«Филипп. Филипп!»

Летисия, умирая, мне все сказала. А я не услышала ничего.

И доктор догадывался об этом – или мой муж, поэтому он приказал меня осмотреть.

«Что внутри, это неправда. Бегите, бегите!»

Что-то внутри. Что? Внутри кареты?

Я подобрала пистолет и выглянула в окно. Не должно было быть так пугающе тихо, если только кто-то, сидящий на козлах, не отчаялся. Не сбежал. Если не пошел убирать упавшее поперек дороги дерево. Все как тогда.

Что же внутри, что не так? Мне внутри никак не спастись?

А что сказал мне муж? «Мы открывали замки…»

Я толкнула дверцу кареты.

И Томас подозревал что-то. И Джаспер – наверняка. Все, все что-то знали, одна я должна сейчас спать сном младенца, а не ступать