дням начинает размываться, и тут на последней четверти луны этого праздного заточения Соголон требует к себе принцесса; видно, захотелось повидать этот одушевленный подарок.

– Голова у нее вполне себе ничего, – говорит одна женщина, должно быть, благородных кровей, судя по тому, как у нее из шеи выступает подбородок.

Соголон находится в какой-то комнате, не в силах даже вспомнить, как сюда попала. В дверном проеме виднеется кровать, значит, это, видимо, спальня. При этом принцесса сидит на подоконнике, а другие женщины расположились на приземистых пуфах. Эта комната может принадлежать любой из них. На всех модные тоги, а лбы и щеки в белых точках умчокозо, ввиду посещения кого-то или чего-то важного.

– Что значит «ничего», Вунакве? Что за рот роняет такой помет? – спрашивает принцесса.

Вунакве собирается что-то ответить, но, похоже, передумывает.

– Давай без виляний. Говори, что хотела сказать, – требует принцесса.

– Да я говорю, голова хорошей формы. Когда нет ничего, то хоть что-то уже годится.

– Хм. А в тебе, Вунакве, что есть, кроме моей снисходительности?

Глаза Вунакве говорят сами за себя. Для нее лучше, если она промолчит.

– А знаете, я и вправду жестокосердно обошлась с фавориткой моей матери, – вздыхает принцесса. – Госпожа Вунакве, ты должна меня простить.

– Разумеется, принцесса.

– Ну-ка скажи: «Я тебя милую». Скажи вслух.

– Я вас милую, принцесса.

Принцесса смеется:

– Подумать только: я нуждаюсь в чьей-то милости! Да язви меня боги, уж и пошутить нельзя с моими любимыми подружками. Неужто это место совсем уж лишено веселья?

Все четверо хохочут. Принцесса скрещивает ноги в коленях. Соголон только сейчас замечает, что она одета как мужчина.

– Голова хорошей формы? А по мне, так немного странная, – говорит принцесса, приглядываясь. – Подойди сюда, девочка.

Соголон колеблется, но делает шаг вперед прежде, чем женщины замечают в ней дерзость. Она стоит несколько ближе к ним, расположившимся на коврах и подушках, чем к принцессе. Соголон чувствует на себе женские взгляды, а также то, насколько они отличаются от мужских. Тоже недружелюбные, но по-иному.

– Что нам с ней делать, Итулу?

Губы Итулу блестят от куриного жира. Она пытается говорить сквозь жевание, не замечая, что принцессе это не по нраву:

– Вы меня спросили, принцесса?

– Я назвала тебя по имени и задала вопрос, клуша, как ты думаешь? Ох, боги испытывают меня сегодня с женщинами моей матери!

– Может, принести ее в жертву Бараке, ваше высочество?

Принцесса со смехом встает. Обойдя Соголон по кругу, она говорит:

– Итулу, это для тех, кто всё еще надрезает своим женщинам ку. Не будь совсем уж дикаркой. Хотя я знаю, у тебя мать родом из Борну.

Губы Итулу смеются, но глаза остаются холодны. Остальные пытаются укрыться за своими занятиями: жуют курятину, прихлебывают вино и воду с нектаром, гладят тканевых кукол, щекочут маленького львенка, обмахиваются веерами, но на самом деле наблюдают за принцессой, пытаясь понять, что у нее на уме, и быть готовыми к ее дальнейшим словам.

– Она нас изучает, – веселым голосом замечает принцесса.

Соголон моментально прячет взгляд, но та смеется:

– Да смотри, драгоценная, смотри на что хочешь. Здесь никто не стоит твоего внимания.

Но изучать Соголон в самом деле изучает. Считывает, как старательно эти женщины скрывают на лицах свои чувства при очередном выпаде принцессы, которой, похоже, нравится высказывать этим женщинам что-нибудь колкое. Интересно, есть ли где-нибудь на свете две женщины вроде Кеме с его львом? Может, они тоже проводят день за поеданием курятины и цапаньем между собой? Хотя нет, здесь цапает одна принцесса, а остальные уворачиваются, и по их лицам это заметно.

Тусклая улыбка, означающая боль от укола, превращается в широкую, когда удар приходится мимо, а когда нет, то уголки губ опускаются книзу. Две поднятые брови означают: «Что за новость!», а одна: «Надо же, какой вздор». Если под приподнятой бровью закатывается глаз, то это означает: «Ну вот, опять пошло-поехало». И независимо от того, как быстро он закрылся, разинутый рот означает: «Ох, не чаяла, что сейчас прилетит». Быстрый взгляд в сторону – смахивание с ресниц слезы. Быстрое озирание – «не увидел бы кто».

– Любопытно, что ей от нас передается?

– Пока не знаю, – отвечает принцесса. – Что ты видишь в этих почтенных женщинах? Я обращаюсь к тебе, девочка.

– Какая наглость, не отвечать своей принцессе, – фыркает Итулу.

– Девочка, хочешь, чтобы мы позвали сюда слугу с хлыстом? Ну-ка, отвечай ее высочеству.

– Я… Мне сказали никогда не разговаривать с принцессой напрямую, благородная дама, – произносит Соголон.

– Кто тебе такое сказал? – спрашивает принцесса.

– Дама госпожа Комвоно.

– Это та, отлученная? Да она могла тебя поднять, раздвинуть вот так ноги и насадить на жезл моему отцу. Я бы ее словам веры не давала.

– В самом деле, ваше высочество, – говорит одна из женщин. – Мне еще помнится, как она сказала Королеве-Матери…

– Если мне понадобится это вспомнить, я тебя спрошу.

– Да, ваше высочество.

Принцесса снова прогуливается возле Соголон.

– Ты, однако, загадка, девочка.

– Может, вам взять ее новой прислужницей, ваше высочество?

– Прислужницей? Но тогда вы, девы, становитесь для меня бесполезны. Посмотри на них, девочка. А я-то всё принимаю их за своих подружек.

Терпеть всё это Соголон всё тяжелей. Она не знает, что ей думать, что чувствовать и даже куда смотреть. Она смотрит за окно на стражника, надеясь узнать в нем Кеме, но это просто какой-то часовой.

– Придумала, принцесса! – восклицает та, которую звать Итулу. – Выдать ее за военачальника Олу.

У всех это вызывает заливистый смех, который становится всё громче и заливистей, пока они не замечают, что принцесса не смеется.

– Нет, вы представляете? То, как он продолжает таскать эту жениховскую гирлянду, как будто ни разу не бывал женат. Совсем умом тронулся, старый дуралей, – хохочет одна.

– Одурел, спятил вконец, – вторит другая.

– Да оставь ты его, старик никого не беспокоит.

– Гадюка тоже не беспокоит, пока на нее не наступишь. А там, глядишь, ужалит.

– У него уж там не гадюка, а ужик!

Снова смех.

– Он и вправду женат не то на воздухе, не то на призраке, а может, на демонице. Я слышала, как он ночами стонет, будто лежит под ней, а утром и не помнит, как ее звать, – шутит третья.

– Соединить их вместе, и парочка будет что надо: двое бестолочей. От него толку лишь справлять нужду по кустам, а у нее обличье, будто она только что оттуда вылезла, – зубоскалит первая.

– Да как вы смеете! – взрывается вдруг принцесса. – Деяниями этого человека вы все тут можете лежать вразвалку, жрать цыплят и скабрезничать – единственное, на что хватает