Господин Йеллен многословен, – отметил Николас, – и очень любит себя. Конечно, он не позволит мне использовать эти его слабости. Если бы его можно было использовать, он не стал бы исполнительным директором корпорации. Но если попробовать? Осторожно и вежливо, без лицемерия и дешёвой лести.

Может получиться.

Он ведь этого и добивается».

…Утром, готовясь к отлёту, Николас был страшно взвинчен и только что на стенку не лез. Даже Фрайманн не мог его успокоить. В конце концов и сам Чёрный Кулак помрачнел, заразившись его тревогой. Николас метался по комнате сквозь голографические экраны с заставками – Сердца Тысяч, Неккена, Циалеша, – то сбивчиво рассуждал вслух, то просто ругался, а Эрвин сидел за столом, уставившись в одну точку, и молчал. Во всей фигуре его ощущалась какая-то свинцовая тяжесть, а бледное лицо казалось вырубленным из камня.

«Что ему нужно, – нервно говорил Николас. – Не торговля, не Циалеш в составе Союза. Наоборот, это подачки, которые он готов нам кинуть. Что? Что у нас ещё есть? Неужели я прав и им нужен мантийский интервент?

Эрвин перевёл на него взгляд.

– Это странно, – сказал он. – Но тут всё странно.

Николас остановился посреди комнаты.

– Если им нужен интервент, – проговорил он, глядя в голографическое фальш-окно, – они могли бы получить его намного проще. Применить силу, шантажировать нас… Да что там, просто потребовать с достаточной жёсткостью. У них слишком много сил, Эрвин, чтобы распинаться так, как они распинаются. Йеллен лицемерил, когда говорил, что дарит нам заводы от щедроты душевной. Они хотят что-то взамен. То, что нельзя взять силой… Эрвин, что это может быть?

Фрайманн помолчал.

– Хорошее отношение, – сказал он внезапно.

Николас обернулся в изумлении.

– Хорошее отношение, – повторил Эрвин, доставая сигарету. – Это единственное, что нельзя взять силой даже у самого слабого.

Николас нахмурился. Он чувствовал растерянность. Эрвин был прав, но…

– Тогда почему Йеллен так держится? – спросил он. – Чего-чего, а хорошего отношения не добиваются издёвками.

– А мы очень строптивые, – ответил Фрайманн, закуривая. – И мы сильно провинились перед Неккеном. Неккен не может нас улещивать. Где Неккен, а где Циалеш. Значит, сначала нужно нас запугать, а потом оказать милость.

Николас вздохнул.

– Да, – пробормотал он, – логично… Но это ничего не объясняет. Где Неккен, а где Циалеш? Зачем им наше хорошее отношение?

– Я не знаю, – сказал Фрайманн, – я о другом думаю.

– О чём?

– О яхте Йеллена. Ты летишь туда один. Я боюсь за тебя, Ник.

Плечи Николаса опустились. С минуту он стоял тихо, а потом подошёл к Эрвину сзади и обнял его за шею, прижался щекой к колкому ёжику волос. Поцеловал в ложбинку под затылком. Эрвин накрыл его руку своей. Положил сигарету в пепельницу, обернулся и посадил Николаса к себе на колени. Николас прикрыл глаза, обнимая его. Эрвин притянул его ещё ближе и поцеловал в губы – медленно, нежно, замирая в соприкосновении; жёсткие пальцы его проскользнули под воротник рубашки и нашли какие-то точки на плечах и позвоночнике, нажатие на которые заставило Николаса сладко изогнуться. Но расслабиться у него так и не получилось, и Эрвин, поцеловав его в шею над горлом, вздохнул и просто прижал его к себе.

«Нас нужно запугать, – подумал Николас, пряча лицо у него на плече. – Перед тем как оказывать милость, Неккену нужно нас запугать… И я, похоже, приму первый удар».

…В некотором роде Йеллен сам себя обыграл. Обещанная им машина опоздала на два часа, потом не торопилась в пути, теперь директор распространялся о тонкостях терраформирования астероидных яхт… Спустя какое-то время Николас устал тревожиться, устал держать себя в напряжении, и в конце концов его одолела скука. Со скукой пришло то спокойствие, которое было так ему необходимо.

– Прекрасная работа с флорой и фауной, – сказал он, отставляя пустой стакан. – Судя по виду, им здесь комфортно.

Йеллен расцвёл.

– Да, – подтвердил он, – да. Почти не требуют ухода. Не больше, чем на настоящей планете. Правда, атмосферу приходится дополнительно придерживать силовым полем, – без всякой связи поведал он. – Но как иначе?

– Здесь очень удобное расстояние до звезды, – заметил Николас, – даже удачнее, чем у Сердца Тысяч. Но если вы решите переместиться в другую систему, что случится с этим прекрасным миром?

– Ничего не случится, – удивился директор. – Включим искусственное солнце. Это приближаться к звёздам не стоит, а удаляться – сколько угодно.

Он улыбался. Карие глаза чуть прищурились, и красивое лицо Йеллена сделалось хитрым, лисьим. Николас подумал, что это можно счесть откровенностью.

– А вы считаете это место скорее яхтой или планетоидом? – спросил он, поглядев в круто выгнутый горизонт.

Йеллен опустил глаза и помолчал, улыбаясь с каким-то сожалением. Потом лирично вздохнул.

– Это яхта, – сказал он. Голос его смягчился, интонации сделались почти интимными. – У неё есть порт приписки, её выпускали в космос как корабль и называется она как корабль… Но пока приходится считать её небесным телом.

– Почему?

Директор тихо засмеялся.

– Двенадцать тысяч обитаемых миров, – проговорил он задумчиво и пафосно. – И у каждого жителя навяз в зубах наш слоган. Неккен: космос доступен!.. По иронии судьбы нам, правлению корпорации, он недоступен. Мы обязаны держать руку на пульсе событий. Оставаться в центре мира, на Сердце Тысяч. Мы не можем покинуть систему.

– Зачем же вам тогда яхта? – учтиво поинтересовался Николас.

– Я приобрёл её на будущее. В расчёте на старость. Когда я выйду на пенсию… – Йеллен снова заулыбался и сощурился, окончательно став похожим на лиса, – когда я стану старикашкой, о, я стану гнусным богатым старикашкой!..

Николас вежливо усмехнулся. «Ты выйдешь на пенсию, – подумал он, – только если угодишь в немилость к Тикуанам, а для тебя это хуже смерти. Но гнусный и богатый ты уже сейчас».

– …Я буду странствовать по Сверхскоплению, от системы к системе, – продолжал Йеллен, – на мире-корабле и любоваться изменяющимся рисунком звёзд. Лучшее, что Вселенная может предложить человеку, не правда ли? Знаете, как я назвал яхту?

Николас изобразил на лице любопытство.

– «Поцелуй», – вполголоса, почти интимно проговорил Йеллен. Он подался к гостю, облокотившись о белый столик. Налетел порыв ветра, донёс аромат цветущих роз.

– Экстравагантно, – ответил Николас, отвёл взгляд и подумал, что любовь директора к роскоши доходит до дурновкусия.

Из-за горизонта и с горных отрогов медленно плыли облака, заволакивали небо белыми пеленами. Холодало. С крыши дворца сорвалась стая голубей, промчалась, шумно хлопая крыльями, и скрылась за рощицей. На опушку рощи вышла лошадь с жеребёнком и стала пастись.