– А ты чего не пошла? – ворчливо поинтересовалась у Лики Евдокия Петровна, усматривая в разделении сестер по интересам определенную несправедливость.

– Не захотела, – ответила за дочь Селеверова и на полусогнутых ногах заковыляла к дивану.

– А чего не захотела-то? – нагнувшись к Анжелике, шепотом полюбопытствовала Дуся.

– Да ну-у-у… Что я, восхода, что ли, не видела? Спать хочу…

Евдокия хмыкнула и аккуратно поставила сброшенные Селеверовыми туфли на полочку.

– Как там? – присела она на краешек дивана и по-собачьи заглянула в полуприкрытые Римкины глаза.

– Норма-а-ально, – зевнула Селеверова и пожаловалась: – Ноги только устали.

– Неужели не устали… – поддержала ее Дуся и как бы в никуда спросила: – Дали медаль-то?

– Дали…

– Хорошо, – тихо порадовалась Евдокия.

– Норма-а-ально, – отмахнулась Римка и слезла с дивана, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Ваховская поскреблась было в комнату к Анжелике, но, приоткрыв дверь, поняла, что девушка спит и разговора не получится. Оставшееся время Дуся провела возле окна, заранее подтащив к нему свой великанский, как его называла Лёка, стул. Периодически Евдокия задремывала сидя и роняла на грудь свою отяжелевшую голову, но потом вытягивала шею, с хрустом потягивалась и продолжала наблюдение.

Смысл бдений состоял только в одном: дождаться, когда появится Элона, а значит, восстановится порядок, к которому Дуся привыкла на протяжении быстро пролетевших семнадцати лет. Обращаясь к Господу с просьбой поддержать своих воспитанниц во всех начинаниях, Евдокия была не совсем искренна. В глубине души она боялась произнести страшное «хоть бы не поступили», а потому смиренно склоняла голову и лукаво подытоживала: «Ну на все, Господи, твоя воля».

Будь ее, Дусина, воля, никуда бы она Лелёк не отпустила. Привязала бы к ноге и нишкни. Но ее позиция с родительской не совпадала принципиально: и Олег, и Римка считали иначе: пусть пробуют. Ваховская поражалась их родительскому спокойствию, не догадываясь, что в его основании лежало элементарное недоверие к способностям дочерей. Анжелка – да, у той хоть мозг работает в нужном направлении, а вот Элона – больше чем на учительницу начальных классов и не тянет. И вообще девки мудрят: начитались справочников, вот и мечутся. «Пускай», – вновь и вновь повторял Олег Иванович в ответ на тревожные Дусины вопросы, отчего спокойнее не становилось.

Особенно тревожилась Евдокия за красавицу Лёку. Хрупкая, с черными вьющимися волосами, с густой челкой над синими, словно обведенными смолью глазами, она, по мнению Ваховской, могла стать легкой добычей любого мало-мальски разбирающегося в женских прелестях ловеласа. «Хотите сниматься в кино?» – спросит он и томно посмотрит на Дусину любимицу. А с той что взять? Кивнет, руку протянет – и все: пиши пропало… Понеслась душа в рай. Погубит девочку. А там что хочешь: может, даже по рукам пойдет, фантазировала Ваховская, вспоминая душещипательные истории о трагической судьбе записных кинематографических красавиц.

«Нельзя ей в Москву!» – печалилась Евдокия и старательно вглядывалась в каждого, кто появлялся этим июньским утром на территории двора. Не утратившая в свои шестьдесят былой зоркости, она с ходу определяла значимость появлявшегося в зоне ее обзора объекта и продолжала печалиться до тех пор, пока в обнимку с Куприяновым не появилась ее Лёка.

– Ба-а-атюшки! – воскликнула целомудренная Дуся и отскочила от окна, опрокинув стул на пол. – Целуются!

Невысокая, как и Римка, Элона через каждые два шага привставала на каблучках и, вытянув шею, запрокидывала голову, подставив рослому Куприянову губы для поцелуя. Целовались по-взрослому, продолжительно, страстно и с очевидным удовольствием.

«Люди увидят! – огорчилась Евдокия, взглянув на часы: пятнадцать минут шестого. – Позор какой! Куда только Римма смотрит?! Мыслимое ли дело? Посреди двора! Да как ловко!»

Пока Ваховская приходила в себя от неожиданности, парочка скрылась в подъезде, продолжая целоваться на ходу.

– Куда делись? – удивилась Дуся, не обнаружив за окном влюбленных голубков, а потом похолодела от ужаса: в подъезде!

Мысль о том, что в неурочный час вышедшие в подъезд соседи станут свидетелями Элониного позора, заставила ее забыть о такте и выскочить на лестничную клетку.

– Лёка! – сердито прошипела Дуся и заметала глазами молнии. – С ума сошла! Чего люди скажут? Подумала?

Элона, еле отстранившись от покрасневшего Куприянова, невозмутимо смерила Евдокию взглядом и злобно ответила:

– Мне, между прочим, семнадцать. Чего ты выскочила? Без тебя не разберутся?

Присутствие Куприянова придавало Элоне уверенности. Она отошла от прохладной стены, приблизилась к Дусе и властно скомандовала:

– Иди домой! Хватит за мной шпионить!

Ваховская опешила от напора младшей Селеверовой, но позиций не сдала и попыталась воззвать к Лёкиному благоразумию:

– Нехорошо! На глазах у всех целоваться…

– Учить ты меня будешь! – возмутилась Элона и легко толкнула Евдокию назад к двери. – Иди, сказала!

Праздник был испорчен. Смущенный Куприянов пообещал позвонить и, оставив возлюбленную без поцелуя, ретировался. Элона от злобы покрылась алыми пятнами и, оттолкнув Евдокию Петровну, вошла в квартиру, где скинула с себя туфли, которые, перевернувшись в воздухе, грохнули об пол.

– Не шуми! – устало сделала замечание Дуся и закрыла дверь, по привычке набросив цепочку.

– Ду-у-ура ста-а-арая! – прошипела себе под нос Лёка и прошла на кухню, где, не боясь разбудить мать и сестру, загремела чайником и зачиркала спичками.

– Чаю хочешь? – как ни в чем не бывало поинтересовалась Евдокия и потянула с крючка фартук в знак начала утренней вахты.

– Иди отсюда! – никак не могла успокоиться Элона и повернулась спиной.

– Лёка, – печально начала Дуся. – Ну что ты на меня обижаешься? Это ж нехорошо… Разве я не права?

– Не права! – взвилась младшая Селеверова, а потом перешла на шепот: – Почему ты всегда во все и ко всем лезешь? Тебя кто-нибудь просит? Может, хватит уже? Надоело, наверное. Куда ни посмотришь – там ты! И все тебе надо! И до всего есть дело! Чего ты учишь меня? Целоваться, не целоваться?! Тебя не спросила. Сама всю жизнь в старых девах просидела и хочешь, чтобы я так же? Не выйдет!

– Да что ты, Лёка?!

– Ничего! Надоело. Шагу ступить нельзя.

– Да ступай, пожалуйста, кто ж тебе мешает?

– Ты! – взвизгнула Элона. – Ты мешаешь! И не только мне, но и Анжелке, и маме…

Дуся опешила и опустилась на стул:

– Так надо было сказать, что мешаю…

– Это кто это тебе так скажет, интересно? – с вызовом продолжила Элона. – У кого это смелости хватит такое сказать?