Жека сразу же выдернул нож, шагнул назад. Смерть дохнула Гене в глаза, они потухли, стылый взгляд устремился в никуда…

Жека повернулся к женщине. Она тяжело вставала на четвереньки, ниточки кровавой слюны ложились на пыльную землю пустыря бессмысленным узором.

Жека посмотрел женщине в глаза. В них не было ничего, кроме липкого одуряющего страха: Катьке наверняка придется по вкусу…

До ушей долетел шепот:

– Е… ада…

Жека понял, что она просит не убивать, но в душе кто-то хмыкнул – недоверчиво, издевательски: «Тебе до ада?»

Жека вздрогнул, закусил нижнюю губу. Лезвие полоснуло женщину по горлу, а потом взрезало ткань ее наряда, отхватив приличный лоскут. Жека сразу смял его, прижал к разрезу, пропитывая как следует. Суетливо оглянулся – не идет ли кто-нибудь.

Все тихо.

Скоро он смял ткань, отжимая лишнюю кровь. Подобрал шапочку, сунул ткань в нее. Наскоро сполоснул руки оранжевой газировкой, вытер рукоятку ножа о штаны, оглядел себя: вроде чистый.

Еще раз осмотрелся. Серебристый баллончик дихлофоса в мусорной куче на краю пустыря зацепил внимание. Жека подобрал его, встряхнул… ага, плещется на донышке. Попшикал на ботинки, вдруг будут искать с собаками?

Обратно Жека ушел другим путем, через кусты. Чем дальше от пустыря он попадется кому-нибудь на глаза первый раз, тем лучше. Напряжение схватки ушло, и на душе стало погано до исступления. В трупах не было нужды, но вышло так, как вышло, и Жека знал – с этим придется жить, если слово «жить» подходит к тому, что творится с ним в последнее время…

«Зачем ты стащила шапочку, дура?!»

– Принессс…

Катька выхватила у него окровавленный лоскут, расправила, медленно вытерла им лицо.

– Два жмура, ура-ура… Конечно, мог бы покромсать подольше, глаза выколоть, губы отрезать… Но все равно – прелесть. Хвалю.

Жека едва сдержался, чтобы не отвесить Катьке затрещину. Скрипнул зубами, отвернулся. Душу курочила злость, и к ней прилип страх, что Жека вот-вот перестанет разделять Катьку на близкого человека и сидящую в ней тварь и начнет ненавидеть как одно целое…

Жека бездумно прошел на кухню, присел, крепко сжал ладонями виски. Шепот родился в голове сам собой, и Жека знал – это голоса его мертвецов.

«Все напрасно, парень. Не старайся, не стоит…»

– Заткнитесь нахуй, – жалобно попросил он, и мертвые оставили его в покое.

Жека покосился на хлебницу, рядом с которой лежал длинный нож. Может, голоса правы, и лучше поставить точку здесь и сейчас? А потом будь что будет…

Он представил Катьку с ножом в груди или с перерезанным горлом – в глазах потемнело. Не получится, сейчас точно не сможет. Да и сможет ли вообще?

Жека закрыл глаза, но слезы побежали из-под сомкнутых век, и казалось, что они не иссякнут никогда. Он не знал, из-за кого или чего плачет больше – из-за сестры, себя или из-за материнской ненависти, которая не ушла в могилу вместе с породившей ее. А может, из-за всего сразу…

«Надо что-то делать… Надо что-то делать…»

– Простите, это… Можно побаз… поговорить можно?

– Да, сын мой?

Стоящий боком священник повернулся, чуть сощуренные светло-карие глаза смотрели внимательно и добро.

Жека замялся. Внезапно показалось, что, услышав его рассказ, священник начнет хохотать, пугая малочисленных посетителей церкви. Взгляды святых на стенах и иконах были строгими, усталыми, будто вопрошая: ты уверен, что пришел туда, куда нужно? Даже церковные запахи казались резкими и неприятными, будто заставляли Жеку одуматься и уйти.

Он тягостно вздохнул.

– Это… А можно без левых ушей?

Священник улыбнулся – скупо, но без тени насмешки.

– Сын мой, исповедоваться можно будет чуть позже.

– Не это… Точнее – правильная тема, но потом. У меня с сестрой реальная беда. Как бы заболела…

– Может, врачи лучше помогут?

– Не, там другое… – Жека никак не мог побороть клятую робость. – Нельзя ей к врачам. А вы же Саны… Михаила Александровича знаете, да? Я вас недавно видел с ним.

Он сам не понял, почему назвал имя-отчество авторитета. Наверное, для уверенности – сам Саныч никогда не терял времени и не лил из пустого в порожнее, сразу переходя к делу. Священник сощурился больше, медленно кивнул.

– Хороший человек, много нам помогает.

– Я в его бриг… Работаю, короче. В общем, сестра у меня…

Он опять замялся. Священник мягко взял его под локоть, отвел в сторону, подальше от всех.

– Рассказывайте, сын мой, не бойтесь. Мне можно доверять.

Жека решился, словно шагнул с крутого берега в темную гладь омута. Начал рассказывать, перепрыгивая с одного на другое, повторяясь, но стараясь не забыть ничего.

Священник слушал молча. Взгляд стал цепким, задумчивым, время от времени в нем мелькали то ли тревога, то ли недоверие. Когда Жека закончил говорить, священник тихо бросил:

– Все?

– Вроде да… – Жека заморгал, вспоминая свой рассказ, кивнул. – Точняк, все.

Священник медленно помотал головой, будто помогая услышанному улечься как следует.

– Дела скорбные…

– Поможете? – с надеждой выдохнул Жека. – Я больше не знаю, кто может. В видюшнике название увидел – «Изгоняющий дьявола», потом Леха Рязанский рассказал, что там такие, как вы, все делали… Поможете?

Священник кивнул.

– По крайней мере, попытаюсь. Если не я, так кто-нибудь другой, поищем умельцев. Поехали, посмотрим на рабу Божию Екатерину.

– Прямо сейчас?!

– А когда? Через год? Поехали.

– А как вас зовут? – спохватился Жека.

– Отец Евгений.

– Я тоже. В смысле – просто Евгений.

– Замечательно. Все, поехали.

Катька встретила их как обычно – у дверей, голая. При виде священника гаденько захихикала, провела рукой с загипсованным пальцем у себя между ног.

– Лизнешь, папаша? А потом я у тебя почмокаю. У тебя ж на малолеток встает, да?

Отец Евгений ничего не ответил, внимательно глядя на Катьку. Она вдруг прикрыла грудь и промежность, глянула совсем иначе – испуганно, виновато. Попятилась в комнату. Священник чуть помедлил и шагнул за ней, Жека – следом.

Отец Евгений махнул рукой.

– Не мешайте. Если что, я позову.

Жека послушно остановился. Катька и отец Евгений зашли в комнату, плотно закрыв дверь.

Скоро из комнаты донесся неразборчивый бубнеж сестры, изредка прерываемый спокойными репликами священника. Жека превратился в слух, но все было спокойно – не так, как в «Изгоняющем дьявола».

Он постоял в коридоре еще несколько минут. Теперь чаще звучал голос отца Евгения – очень тихо и нараспев, словно убаюкивал одолевшую Катьку тварь. Жека не мог разобрать ни слова, но тон не наводил на плохие мысли. Сестра отвечала скупо и так же неразборчиво. Жека пошел на кухню, сел, сцепил руки в замок