Антуанетта не помнила того разговора и понятия не имела, что этой женщине известно.

Не обращая внимания на молчание Антуанетты, Дайана продолжала говорить так, как будто в разговоре участвуют два собеседника:

— Ты рассказала мне о своем отце, как он попал в тюрьму за то, что сделал с тобой. А потом вы с матерью переехали в Белфаст.

— Моя мать сказала, чтобы я уходила.

Дайана лишь молча погладила ее по руке.

— Ты выздоровеешь. Ты должна справиться с этим. Не дай им победить. — Она снова затянулась и задумчиво посмотрела на Антуанетту: — Возможно, сейчас ты мне не поверишь, но когда-нибудь ты будешь счастлива.

«Она права, — думала Антуанетта. — Я не верю ей». Она не могла представить, что будет способна снова чувствовать себя счастливой. Антуанетта пыталась найти какие-нибудь слова. Ей совсем не хотелось говорить о своих родителях, но она знала, что Дайана не оставит ее в покое и не позволит молчать. В надежде перевести разговор на другую тему Антуанетта наконец спросила:

— А почему вы здесь?

— Я убила своего мужа. Ты, должно быть, читала об этом в газетах, когда была здесь в первый раз. Может, помнишь? Я заколола подонка ножом.

— За что? — спросила Антуанетта, чувствуя слабый интерес.

— Обычная история. Когда он был пьян, он бил меня. А пьян он был постоянно. Я смотрела в зеркало и не узнавала себя: фингал под глазом, разбитая губа, а иногда и обе. Я была настолько глупа, что все время пыталась понять, что я делаю не так. Любовь, ты же понимаешь. Ты не поверишь, но когда я познакомилась с ним, я была симпатичной девушкой. У меня было много поклонников, но я выбрала этого никчемного подонка.

— Почему вы не ушли от него?

Антуанетта знала, что ее мать ни за что бы не осталась. «Если бы отец хотя бы пальцем ее тронул, она тут же ушла бы от него, — горько подумала Антуанетта. — Только когда он бил меня, ей было все равно».

— Потому что после каждого раза, когда он избивал меня, на следующий день он так извинялся, умолял не уходить от него, и у нас снова наступал медовый месяц. Я снова любила его, если это можно назвать любовью. Так продолжалось в течение восьми лет. Каждый раз через год после примирения я рожала ребенка. Но потом, когда дети подросли, он начал воспитывать их ремнем. А я никому не позволю трогать своих детей! В общем, я бросила его, и мы уехали жить к моему отцу. — Дайана увидела, что Антуанетта увлеченно слушает ее рассказ, и продолжила: — Ну, и конечно, он не оставил нас в покое. Пьяный, он пришел в ту самую ночь, отпихнул в сторону отца и моего младшенького. Я схватила нож для хлеба и всадила в него. И знаешь что самое ужасное? Я почувствовала при этом радость и удовлетворение. Волна ярости утихла. Я увидела на его лице страх, когда он понял, что я сделала и что мне это нравится. Я почувствовала угрызения совести только после того, как приехала полиция. — Она на мгновение замолчала, а потом добавила: — Но я жалела не о том, что совершила. Мне было жаль, что теперь кто-то другой будет заботиться о моих детях.

— Почему вас поместили сюда?

Антуанетта вспомнила, что когда-то, совсем в другой жизни, читала о женщине, которая убила своего мужа-тирана. Адвокат доказал, что это был случай самозащиты, и она была оправдана.

— Потому что я начала и не могла остановиться. Я чувствовала при этом наслаждение. Мне потом сказали, что я неистово продолжала наносить ему удары даже после того, как он был мертв. Он поднял руку на моих детей, а я никому не дам их в обиду. — Неожиданно она осознала, перед кем изливает душу, и накрыла своей ладонью руку Антуанетты: — Извини, дорогая, я разоткровенничалась. Каждому свое.

Но Антуанетта даже не поняла, что она хотела этим сказать.

В начале шестидесятых паранойя считалась опасным заболеванием. Антуанетта напала на Тима без всяких причин, но никто не учел того факта, что тем самым утром она прошла сеанс электрошоковой терапии, и никто не прислушался к мнению психиатров, которые ставили под сомнение этот вид лечения в ее случае. Старшей медсестре потребовалось сделать лишь пару звонков, чтобы перевести Антуанетту в другое отделение. Она была сторонницей традиционных методов лечения и старалась давать своим подопечным как можно меньше свободы.

Антуанетта наблюдала, как медсестра укладывает ее немногочисленные пожитки.

— Куда меня переводят? — спросила она.

Медсестра не ответила, а лишь, склонив голову, продолжала собирать вещи.

Испуганная Антуанетта повторила:

— Куда меня переводят?

— Туда, где о тебе будут лучше заботиться, — раздался ледяной, резкий голос за ее спиной.

Антуанетта повернулась и встретилась взглядом со старшей медсестрой, стоявшей в нескольких шагах от нее. Это была женщина немного за тридцать. Ее жидкие волосы были стянуты на затылке в тугой пучок, а держалась она настолько чопорно, что казалось, будто под синей униформой у нее стальной корсет. С самого первого дня в госпитале Антуанетта ощущала на себе ее ледяной взгляд. Это было нечто большее, чем простая неприязнь. Персонал был знаком с историями болезни своих пациентов, и Антуанетта инстинктивно понимала, что старшая сестра не испытывает никакого сочувствия к ней. Разговаривая с медбратьями или пациентами-мужчинами, Антуанетта постоянно замечала злую ухмылку на ее лице. Ей все время казалось, что старшая сестра только и ждала, что она совершит какую-нибудь ошибку, чтобы воспользоваться этим. И вот теперь наконец появился повод, и в глазах старшей сестры читалось удовлетворение. Когда Антуанетта повернулась и посмотрела на нее, старшая сестра не выдержала и первой отвела глаза.

Антуанетте предстояло переезжать ранним вечером, в часы, когда пациентов обычно навещали родные. Перевод девушки, всем хорошо знакомой, в отделение для тяжелобольных расстроил и пациентов, и персонал.

Когда ее шкафчик опустел и все вещи были сложены, Антуанетта села на кровать и задернула шторы. Медсестра, которая принесла ей чай, торопливо поставила поднос и поспешно ушла. Как только кто-нибудь появлялся в ее поле зрения, Антуанетта задавала все тот же вопрос:

— Куда меня переводят? Куда вы отправляете меня?

Но ей никто не отвечал.

Остальные пациенты избегали ее. Им было известно, что Антуанетту отправляют в то самое место, которого они боялись больше всего. Все понимали, что тех, кто не пойдет на поправку, ждет такая же судьба — перевод в главное здание.

Когда наступил вечер, за ней пришли.

Старшая сестра и двое дежурных встали около ее постели. Один из мужчин взял ее чемодан. Зловещее выражение их лиц подсказало Антуанетте, что пациентов, которые кричат и сопротивляются, они быстро усмирят. У Антуанетты не было ни малейшего желания доставлять старшей медсестре такое удовольствие, но ей нужно было выяснить главное, и, собравшись с силами, она спросила: