Как и у Виньковецкой, автобиографические мотивы очень заметны в творчестве Людмилы Штерн. Но в её жизни огромное место занимала дружба с Иосифом Бродским, Сергеем Довлатовым, Евгением Рейном, Анатолием Найманом и десятками других литераторов, чьи книги сегодня знает и ценит русский читатель. Поэтому всё, что она рассказывает о себе, непреднамеренно вплетается в историю русской литературы. Книга её воспоминаний о Бродском написана в интонациях тёплых, непретенциозных, почти домашних. Тем не менее, переведённая на английский нашей дочерью Леной и изданная моим американским издателем, Джефом Путнамом, она была помещена американскими библиотекарями на полки в разделе «Биографии», где обычно стоят книги профессиональных историков[47].

В одном австралийском фильме немолодую героиню спрашивают, что помогает ей сохранять такое радостное восприятие окружающего мира. «Бесконечная зачарованность человеческой природой», — отвечает она. Похожее отношение к жизни я замечал и в Людмиле Штерн и попытался отразить это в аннотации на вышедшую у нас её книгу «Под знаком четырёх» (1984): «В арсенале творческих приёмов писательницы, описывающей эмигрантские судьбы в Америке, появляются элементы фантастики, сюрреализма, смелее используются остросюжетные ситуации. Но стилистически и эмоционально она остаётся верна себе: читатель снова встретится с ироничной и умной рассказчицей, умеющей подмечать человеческие пороки и слабости и всё же сохраняющей живой и сочувственный интерес к людям и их чувствам».

Прочитав мой роман «Архивы Страшного суда», Довлатов справедливо подметил портретное сходство главной героини с Людмилой Штерн. Но и сам тоже использовал её облик в одном из своих рассказов:

«...Навстречу мне поднялась тридцатилетняя женщина, в очках, с узким лицом и бледными губами. Женщина взглянула на меня, сняв очки и тотчас коснувшись переносицы. Я поздоровался.

— Что вас интересует? Стихи или проза?

Тут я случайно коснулся её руки. Мне показалось, что остановилось сердце. Я с ужасом подумал, что отвык... Просто забыл о вещах, ради которых стоит жить»[48].

Квартира Штернов в Бостоне много раз была нашим пристанищем, даже когда хозяева были в отъезде. Но в их доме на Кейп-Коде мы появлялись в начале каждого октября с такой же неизменностью, с какой медведи на Аляске появляются на берегах рек, когда по ним поднимается лосось. Ибо именно в первые недели октября в одном заветном лесочке — в часе езды на север — зелёный и серебряный мох между соснами покрывался сказочными россыпями оранжевых подосиновиков. Полные корзинки? Полные вёдра? Полные ящики? Нет — полные автомобильные багажники грибов увозили мы домой. В замороженном и засоленном виде наша добыча доживала до весны и украшала каждое застолье.

ИРИНА МУРАВЬЁВА часто присоединялась к этим грибным экспедициям. Однажды я, давая инструкции участникам, объяснил: «Чтобы не заблудиться, по дороге туда держитесь так, чтобы солнце светило в левую щёку. По дороге назад, к машине — в правую». Ирина подняла на меня свои прекрасные голубые глаза и спросила с неподражаемым доверием: «Игорь, а где — солнце?»

Если, сославшись на Холдена Колфилда, разделить всех людей на тех, кому важна судьба уток на замерзающем пруду, и всех остальных, то Муравьёва займёт одно из главных мест в первом разряде. Вид голодной собаки, сбитого машиной оленя, птенца в кошачьих зубах может довести её до слёз. Но и к людям она отзывчива безотказно. Из аннотации к сборнику её рассказов, выпущенных «Эрмитажем» в 1995 году: «Действие большинства из них происходит в сегодняшней России — ошеломлённой переменами, судорожно ищущей нового пути, затянутой тучами новой вражды, в которой слабому человеческому сердцу ещё труднее отстаивать драгоценные зёрна любви и доброты, чем раньше».

Постепенно реалии американской жизни начинали вторгаться в прозу Ирины Муравьёвой. Русские в Америке, американцы в России, вавилонское смешение культур в 1990-е годы, взаимное непонимание, растерянность, притяжение, любовь — таков был эмоциональный и исторический фон её повести «Документальные съёмки» (2000). В центре появлялась фигура богатой американки Дебби, затеявшей вложить деньги в документальный фильм о России. Безалаберная, непредсказуемая, трогательная, влюбчивая, пьющая наравне с русскими мужчинами, сострадательная, капризная, она влюбляется в русского оператора, отдаётся всей душой охватившему её чувству и даёт ему увлечь себя на дно очередного жизненного краха.

Сегодня Ирина Муравьёва — одна из самых популярных писательниц, печатающихся в России. Книги её выходят одна за другой в крупных издательствах. Свой творческий процесс она попыталась так описать в одном интервью: «Я не пишу реалистическую прозу и ничего не документирую... Любой гротеск помогает в создании и смешного, и страшного, любое художественно выполненное преувеличение ведёт к затаённой жизненной правде... Я не изобретаю никаких “приёмов”: всё, что происходит в моём тексте, происходит внутри меня».

Приезжая в Бостон, нередко мы находили приют в квартире бывших отказников, АЛЕКСАНДРА и ИРИНЫ ГРИБАНОВЫХ. После того как Марина получила работу на радио «Свобода», Александр Грибанов сделался одним из главных помощников издательства «Эрмитаж». Мы установили в его компьютере ту же программу, какой пользовался я сам, и он смог выполнять с её помощью большой объём наборных и переводческих работ. Вместе мы перевели антологию трудов Сведенборга, которая вышла у нас в 1991-м.

На банкет по поводу шестидесятилетия Грибанова пришло много его друзей по диссидентскому движению, включая вдову Сахарова, Елену Боннер. Свой тост я начал с истории про одного моего механика в ЦКТИ, пытавшегося открыть мне глаза на злокозненность еврейской нации. «Игорь, ты пойми — чем страшен еврей? Да тем, что у него всё шито-крьгго. У нас, у русских, всё на виду: мы напиваемся в открытую, воруем в открытую, дерёмся, жену и детей лупцуем, прогуливаем — всё в открытую. А еврей может всю жизнь прожить и ничем себя не выдать!» После этого я обернулся к юбиляру с рюмкой в руке и воззвал с горькой укоризной:

— Ну, Саша — не пора ли снять маску?! Я знаю тебя тридцать пять лет, и за все эти годы ты никогда ничем себя не выдал! Долго ли ты будешь скрывать свою подлинную суть?

К поездке в Бостон мы часто пристёгивали ещё одно удовольствие: на обратном пути делали остановку — иногда с ночлегом — в гостеприимном доме ЛИЛИ и ВИКТОРА ПАНН. Статьи Лили Панн о современных прозаиках и поэтах печатали и печатают все заметные журналы России и зарубежья: «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Звезда», «Нева», «Арион», «Театральная жизнь», «Время и мы», «Новый журнал». Многие авторы, замеченные и оценённые ею, впоследствии были удостоены литературных наград и премий. Но если бы исполнилась моя давнишняя мечта и была бы учреждена премия «Лучшему читателю», я бы в первую очередь выдвинул на неё кандидатуру Лили Панн. В сопроводительном письме выделил бы четыре главные достоинства её эссеистики: оригинальность подхода, точность мысли, эмоциональная увлечённость, стилистическое богатство словесной ткани. Она не станет писать по обязанности, просто потому, что обстоятельства потребовали откликнуться на выход новой книги. Нет, ей необходимо, чтобы душа оказалась задета, растревожена прочитанным — только тогда она возьмётся за перо.