Рихард — напоминаю, — не убивать. Вот ещё что. Что-то неясное там с этой лавкой, где Справедливым выдавали кровь. Как ты сказал? С улыбающимся окороком? В общем, если будет возможность пробиться и посмотреть — там может быть что-то важное.

Пухлик кивает, но вид у него подозрительный. Поглядывает на доченьку и вот-вот разразится в том духе, что ей же не следует, она ж новичок. Но Грызи разворачивается к Балбеске и чеканит:

— Кани. Дичь!

Крыша-Куку изображает режим полной готовности.

— Жрать? Ловить? Нести⁈

— Творить. Ты же теперь главная у местной шайки беспредельщиц? Так вот, нужно, чтобы здесь воцарился хаос. Чтобы местные заговорщики не знали, в какую сторону оглянуться. А зеваки захотели быть отсюда подальше. В общем, мы все в твоём распоряжении…

Рыцарь Морковка издаёт несчастный звук. Грызи оглядывается на него и договаривает потише:

— … только постарайся, чтобы хоть что-то осталось от города.

Глаза у Балбески начинают расти, как у шнырка, который увидел мешок с горохом. Потом в них появляются нездоровые огонёчки. Успеваю зажать уши руками.

— Уи-и-и-иха-ха!!

Вопль Балбески прорывается через ладони. За воплем следует про «лучший день в жизни», «подарки на все забытые Перекрестки» и «ты прям как стадо добрых фей!».

Под эту музыку Крыша-Куку выпинывает со своих мест Мясника и Верзилу. И тащит в угол палатки нойя «творить тёмные замыслы». Отнимаю ладони от ушей, и из угла долетают обрывки творчества: «…на полную катушку!» и «Ах да, что-нибудь нужное мы непременно разыщем вот тут, в сумочке»…

Легко можно было бы услышать всё полностью. Только это последнее, чего я хочу.

Пухлик передаёт мне часть своего снотворного. С единственной репликой:

— Вообще, если учитывать то, что здесь намечалось… да, проще город уж добить.

Грызи отдаёт всё своё снотворное. Этим только усиливает подозрения. Морковка тоже что-то такое учуял и топчется вокруг неё нервно.

— Надеюсь, ты не собираешься…

— Небольшой разговор, — обещает Грызи с таким спокойным пожатием плеч, что хочется взвыть. — И только.

«…под зельем… кристалл…», — доносится из угла палатки. «…розы, ха — неплохо придумано!» И ещё: «Не хотелось использовать, да-да-да, но для такого случая…»

— Может начаться давка, — говорит Пухлик, прерывая планы Морковки по сотням «О, Гриз, будь же осторожнее». — Там куча гражданских. Дети. Калеки. Даже при отсутствии резни — если толпа как следует пуганётся…

— Пыталась связаться, — отвечает Грызи тихо, — с тем, кто дал нам наводку. Он не ответил. Но очень надеюсь, что предусмотрел эвакуацию. Должен был предусмотреть.

Отвратно — что приходится надеяться на таинственного незнамо-кого. Да ещё на Балбеску, которая отлипает от Конфетки. С таким сияющим видом, что ёжится даже Верзила.

— Аманда, поливай! — нойя тут же выскакивает вперёд с зельем и воркованием:

— Редкий состав, сладенькие, редкий и дорогой, это «Воровской глазок»: затрудняет распознавание лиц. Капельку на голову, провести по волосам… вот так, да-да, всем будет казаться, что вы похожи на кого-то другого, кого-то знакомого, ах-ах, как жаль, что готовить долго, а употреблять можно редко, такие нехорошие побочные действия… Ох, и никто не страдает запорами? Если зелье не выведется к исходу суток — все волосы повылезают, так неприятно, ах!

Втираю прянопахучее зелье в волосы. Настраиваю Печать так, чтобы магия «принюхалась» к запаху и не забивалась им. Конфетка порхает по палатке с пузырьком и рассуждает о крайне вкусных черносливовых кексиках. Как минимум у Морковки и Пухлица физиономии такие, будто кексы с черносливом нужны им уже сейчас.

Балбеска взирает на этот бардак с видом полководца.

— А теперь мне нужны кристалл звука, бутылка рома и Рихард Нэйш! — из запрошенного есть только Мясник, потому Балбеска хватает его под руку и вздыхает: — Ладно, хватайте розы — и погнали!

— К-куда? — слабо спрашивает Морковка.

— На сцену, конечно, дичь творить. И если кто хочет раздеться, не стесняйтесь!

Верзила смачно поминает Единого. Рыцарь Морковка поминает его же, но длиннее и мысленно. Пока волочится за Грызи с охапкой роз.

Топаю через море запахов и воплей. Сценическое безумие в воздухе. В руках охапки колючего-пахучего, впереди подгоняющий голос Балбески. Вокруг толкаются ряженые музыканты-танцоры-актёры. Где-то впереди — озабоченное кудахтанье: «Вы кто? Вы что? Зачем цветы?» И ответный вопль Пухлика: «Сказано срочно! Ничего не знаю, нам приказали! Вы б лучше воздушного грузчика добыли, чем нас гонять! И живо, главный там в бешенстве!»

Впереди ещё кто-то спрашивает, что мы тут забыли. Ему отвечает Мясник:

— Это у вас звуковой кристалл? — и шорох оседающего тела. Переступаю через усача во фраке. При выходе на сцену переступаю ещё одного — местный охранник, к губам пристало полкренделя. Пытался подкрепиться, наверное.

Вываливаемся на сцену, в весенний полдень. Музыканты заканчивают сыгровку, недалеко плывут в воздухе призывы посмотреть на «ужасных диких даарду». Зонтично-шляпное стадо колышется, и из-под него выглядывают пресные лепёшки лиц.

В глазах плывёт, в коленях глупый мятный холод.

Ненавижу сцену. Театры. Арены. Не терплю, когда на тебя пялятся все и каждый. Так, что ты ощущаешь запах взглядов. Их липкое, дрянное любопытство.

У Балбески с этим проблем нет. Нойя шуршит юбкой к музыкантам, Мясник объясняется ещё с какими-то охранниками (позади охи и звуки раздачи по уязвимым точкам). А пухликовская дочка активирует звуковой кристалл на максимум. И орёт в него так, что нас чуть со сцены не сносит звуковой волной.

— Всем стоять, никому не двигаться! Это развращение!!

Пресные лепёшки внизу начинают лупить себя по ушам. То ли не понимают, ослышались или нет. То ли просто оглохли.

— Площадь захвачена! Мы банда Похотливого Шнырка из Велейсы Пиратской! И мы вам покажем — как шнырки размножаются!

Вопли Балбески сверлят мозг. Морковка (он явно не подписывался вступать в банду Похотливых Шнырков) издаёт тихие стоны. Пока Балбеска кратко, но со смаком описывает, как мы попрём добродетель всем и каждому.

— В вир постулаты и кодексы! В вир королеву! Да начнётся ор-р-р-гия!

Дальше Крыша-Куку действует на «раз-два-три».

На раз — ржёт как маньяк.

На два — выкидывает перед собой розы и поливает их огнём с Печати.

На три — хватает подошедшего Мясника за лацканы пиджака и засасывает в поцелуй.

Стадо внизу немеет на три секунды. Потом там нарастает шум. Возмущение-поражение-непонимание, которое силится воплотиться в вопросительное «Му-у-у-у-у⁈»'

Палач ухитряется наклонить Балбеску, обхватив её под спину и придав поцелую вид лёгкой порнографии.

Стараюсь не блевануть изо всех сил. Сдавленный звук справа