— Нет, — улыбнулась она.

— В таком случае, теперь ты разрешаешь мне тебя поцеловать?

Смущённая, но не боящаяся больше, девушка опустила взгляд вниз и прошептала:

— Я бы разрешила, но есть одно «но».

— Какое же?

— Разве разрешают целовать без любви?

«Умри, но не давай поцелуев без любви» — вспомнилось Столыпину у Чернышевского. Он был уверен, что Оля не читала такой запрещённой, низкой литературы, и у неё это шло не от модного фразирования, а от сердца, потому что она так чувствовала.

— Бог мой, кто же сказал тебе, что я не люблю?

— Но ты ведь не говорил обратного, — она посмотрела ему в глаза.

— Неужели говорить нужно всё, хотя бы оно понятно было без слов?

— А если непонятно? — дрогнули её ресницы. — Я говорила тебе, Петя, что глупею с тобой, и ничего не понимаю, — Оля спохватилась, — но только не говори теперь! Ничего не говори только от того, что я попросила! Не хочу неискренних угодливых слов!

Петя придвинулся к ней ближе и, не выпуская руки из своей, со смехом во взгляде любовался забормотавшей в привычной манере Ольгой. Стесняясь, она начинала говорить, говорить, путалась в своих речах и делалась, как девочка, растерянной, очевидно неопытной, простодушной.

— Я уже предупреждала тебя, чтобы был самим собой, не играл в поддавки. Если ты переживаешь, что я разорву помолвку, так этому, пожалуй, уже не быть, всё так далеко зашло, и все нас с тобой всюду видят, и её величество спрашивала меня на днях о свадьбе, так что ты можешь не притворяться больше, если в чём-то притворяешься, вести себя как обычно себя ведёшь, может быть, не при мне, каким я тебя никогда не видела и…

— Я люблю тебя, — прервал поток слов Пётр. Оля умолкла и, моргнув, шепнула:

— Нет.

— Нет⁈ — Петя непонимающе хохотнул, недоумевая. — Ты споришь со мною о том, что я чувствую⁈

— Нет, я не про это сказала «нет»! — замахала рукой Нейдгард, как будто стирая мел с доски. — Я имела в виду «нет» — не говори сейчас, ведь я же попросила!

— Но ты так же просила не делать так, как ты просишь, а быть самим собой. Как же мне быть?

— Я не знаю.

— Боже, Оля! — он коснулся кончиками пальцев её щеки, не в состоянии оторваться от очаровательно запутавшегося лица. — Ты невероятна, моё любимое чудо! И я люблю тебя, действительно, люблю!

Посчитав, что выполнил главное условие поцелуя, Петя склонился к Оле вновь, и губы их соприкоснулись. Девушка больше не стала выставлять руки, отталкивая его, а только обмякла в объятьях и позволила себя целовать столько, сколько оставалось ехать времени до её дома.

К себе Петя вернулся словно пьяным, на шатких ногах и с кружащейся головой. Никогда он не думал, что поцелуи могут быть настолько сладкими! Всё померкло перед ними — хотелось целовать Олю ещё, и ещё, и ещё, но он боялся, что у неё опухнут губы. И без того её мягкая кожа раскраснелась от его усов и бороды. Было ли ей так же хорошо, как ему? Не напугать бы своим напором, а то она решит, что и он, как все мужчины, «похотливое животное», только и знающее, что лезть с поцелуями все дни напролёт. Теперь, когда это произошло, Петя не знал, как остановиться и перестать искать возможность для новых. Может быть и к лучшему, что сейчас он уедет на две с лишним недели, сумеет взять себя в руки.

Как об учёбе думать после произошедшего? Пропущенные лекции затормозили его познания, он потерялся в некоторых местах и с трудом разбирал их самостоятельно. А теперь последние остатки сосредоточенности растворились, утонули в голубизне глаз фрейлины Нейдгард, в сладости её губ и в бесконечной, не исчисляемой ни в каких мерах любви Пети, мечтающей обрести однажды взаимность.

Примечания:

[1] До революционных реформ в Российской империи Рождество отмечали 25 декабря

[2] Гора в Пятигорске, где была дуэль Лермонтова

[3] Такова жизнь (фр. яз.)

[4] Сейчас Лермонтовский проспект.

Глава XIX

Ни одна весна не была до этого такой же счастливой у Столыпина, как эта: прогулки с Олей, дни и вечера, проведённые вместе, поцелуи, её смех, танцы, выходы в театры. Когда он приходил к Нейдгардам, она играла ему свои любимые мелодии, когда он приходил за ней к Аничкову дворцу, они шли до какой-нибудь кондитерской есть пирожные или в ресторан с обедом a la carte[1]. На Пасху он подарил ей ноты двух опер, которые она хотела — в Гостином дворе как раз продавали недорого. Она поздравила его с днём рождения собственноручно вышитым платком, в углу которого вились буквы: «П. А. от О. Б.».

Ему исполнилось двадцать два. Разговоры о бракосочетании стали определёнными. Сомнений ни у кого не осталось, что свадьбе быть, и, общим решением двух семей, пришли к тому, что венчание будет в Москве. Когда? Осенью. В связи с этим от обязанностей фрейлины Ольгу освобождали в мае, чтобы она могла ехать домой и начинать приготовления: шить платье, обзаводиться всем необходимым для собственного дома.

— Но где же мы будем жить? — задалась вопросом Оля.

— Здесь, в Петербурге, мне ведь надо закончить учёбу.

— Да, но где? Снимем квартиру?

— Вообще Саша может перебраться куда-нибудь, потому что на Моховой у нас весьма недурно.

— Женишься ты, а съезжать Саше!

— Ему изначально не понравилось, что мы поселились далековато от университета, — заметил Петя, — но если и придётся снимать квартиру, то мы найдём просторную, уютную, чтобы нам не было тесно, ты не переживай…

— Ах, Петя, — смеясь, Оля легонько тронула его плечо, — достаточно узнав тебя, я рядом с тобой всё меньше переживаю за что-либо!

Это было для него лучшей похвалой, ведь устроить покой, комфорт и достаток любимой Оленьке — это то, ради чего он готов был стараться изо всех сил. Она же подумала в дополнение, что даже если жить им придётся в тесноте, то вряд ли её это расстроит, ведь находиться с Петей становилось всё приятнее и желанней.

Но самому Петру вскоре запереживать пришлось. Настала пора экзаменов, и вот он сидел перед профессором Меншуткиным, сдавая органическую химию, и понимал, что отвечал ужасно, из рук вон плохо. Николай Александрович смотрел на него грозно, недовольно, постукивая карандашом по столу.

— Столыпин, что с тобой случилось? — Покраснев, тот вжал голову в плечи. Но сжиматься у него не выходило, со своим ростом