Петя никогда не мог бы стать незаметным и зрительно уменьшиться. — Ты у нас с Дмитрием Ивановичем был чуть ли не лучшим на курсе! Подавал такие надежды! И что я слышу? Безобразие какое-то!

— Простите, Николай Александрович.

— У меня за что просить прощения? Перед собой проси! Чем ты свою светлую голову затуманил?

— Не смею оправдываться.

— Неужели связался с какой-нибудь разнузданной молодёжью? — Меншуткин оглядел его прищурясь. — Да вроде не похоже, чтобы по кабакам да притонам гулял!

— Ни в коем случае, Николай Александрович. Я женюсь.

— Женишься? Тебе разрешили? — удивился профессор.

— Нет, но я вскоре буду писать прошение.

С выражающим досаду и разочарование вздохом, Меншуткин вывел оценку.

— Только из-за того, что ты был отличником, Столыпин, а то бы отправил на переэкзаменовку! — Петя подсмотрел: ему поставили тройку. — Вот поэтому студентам жениться и запретили! Ты только собрался, а учиться уже перестал! Что же будет после свадьбы?

Пете нечего было возразить, он сам знал, что любовь к Оле и свидания с нею отняли уйму времени. Но, когда она станет его женою, он хотя бы успокоится и сможет думать лучше — вернётся к самостоятельной подготовке.

Чуть успешнее он сдал физическую географию и анатомию и физиологию растений у любимого Бекетова — на четвёрки. На последней неделе взявшись за ум и засев в библиотеке — Оля как раз тоже была занята при дворе в свои последние дни при нём — Столыпин сумел наверстать и сдать минералогию на отлично.

Саша нашёл его на кровати, лежавшего одетым, совершенно выдохшегося. На столе остыл чай, тетради беспорядочно разметались вперемежку с учебниками.

— Ну, как экзамен?

Петя молча поднял руку и выпятил пять пальцев.

— Пятёрка? А что же ты такой кислый?

— Такого стыда натерпелся за эти дни! Мóчи нет!

— Но всё же позади? Чего уж теперь! — Саша присел ему под бок. Он сам никогда не был настолько целеустремлённым и ответственным, как старший брат. Позволял себе лениться, не привыкши превозмогать неохоту или трудности. Это Петя из-за своей руки, бывало, вынужденно пропускал много занятий в гимназии, а потом садился и сутками нагонял упущенное. — Нам, филологам, давно стыд не ведом из-за вас, естественников! С первого курса как ни столкнёшься — одни насмешки[2]. Я привык не обращать внимание на то, что кто-то недалёким меня считает, и ты привыкай.

— «Кто-то»! Ладно бы кто-то, а то — Бекетов! А Оле я что скажу? Решит, что за дурака замуж выходит!

— Влюблённые все дураки, — «утешил» его Александр.

— И я? — посмотрел на него Петя.

— Ты бы себя со стороны видел! — засмеялся младший Столыпин.

— Что же я такого делаю? — приподнялся Пётр, усаживаясь.

Карикатурно изображая его изменённым голосом, Саша припомнил:

— «Оленька, тебе холодно?», «Оленька, тут тебе не слишком душно?», «Оленька, давай понесу зонтик», «Оленька, солнце не слишком яркое? Давай его притушу немного!».

— Таких глупостей я не говорил никогда, — хлопнул брата по плечу Пётр и, сменив гнев на милость, улыбнулся: — Я волнуюсь о ней, что в том смешного?

— Ты ей будущий муж, а не заботливая нянька.

— Няньки для маленьких девочек, для взрослых мужья и есть.

Саша закатил глаза, встав с кровати. Подумал про себя: «Я так и сказал — дурак влюблённый!».

Оля разложила эскизы платьев для Марии Фёдоровны, чтобы она выбрала, какое портнихе шить. До венчания великого князя Сергея Александровича и княгини Елизаветы Фёдоровны оставалось чуть больше недели, вновь готовились торжества в Зимнем, новые наряды, украшения, расписания церемониала. Не успели отдохнуть от одних — по случаю совершеннолетия наследника, цесаревича Николая Александровича, в которое он приносил присягу и принимал нескончаемый поток депутаций и поздравлений, как приблизились другие.

Прасковья, помогавшая с хлопотами, погладила одну из тканей.

— Оля, а ты уже знаешь, как будет выглядеть твоё подвенечное платье?

— Нет, мы с мамá займёмся этим, когда я приеду в Москву.

— Но ты представляешь себе его как-то?

Нейдгард задумалась ненадолго и пожала плечами:

— Белое и не очень пышное.

— Как, без турнюра⁈ — хохотнула Прасковья.

— Точно без него, — улыбнулась подруга и, присев, зашептала: — Ты представляешь, как раздеться перед мужем, а там это! Мужчины, наверное, и вообразить себе не могут, как это под юбками выглядит!

— Брось, молодые люди всегда всё знают, ещё до свадьбы.

— Петя не такой, — убеждённо возразила Оля.

— Он у тебя хороший, — посомневавшись, Прасковья поделилась: — Валентина как-то насмешничать пыталась над вами, видела вас где-то и, говорит, Нейдгард со своим ручным пёсиком! Не мужчина, а лакей! А сама знаешь что? Он ждал тебя у Аничкова, ещё до Пасхи, а мы с Валентиной шли мимо. Так она с ним заговорила, и у самой глаза блестят, ты бы её видела! Мне кажется, она тебе завидует. Я ей сказала: «Помолись Богородице, Валечка, добрее станешь».

Ольга посерьёзнела. Она знала об остром языке Ушаковой, но не это обеспокоило сейчас.

— Пашенька, а что… что если Петя всегда будет нравиться многим женщинам?

— И что же?

— Я буду сидеть дома, с детьми, стареть и делаться некрасивой, и он начнёт изменять! О! — Оля приложила ладонь ко лбу. — Я не выдержу измен, нет! Я ведь и до скандала не опущусь, и совсем не буду знать, что делать?

— Вы ещё не поженились, а ты уж об изменах думаешь!

— А как же не думать? Редкие мужья хранят верность.

— Мужчины таковы, какими их создал Господь…

— Господь создал брак, Пашенька, и нарушать брачные клятвы преступно. Это ведь слово, данное Богу!

Уварова посмотрела на неё и, взяв за руку, сказала:

— Судя по тому, что я знаю от тебя о твоём Петре Аркадьевиче, он последний человек, который нарушит когда-либо данное слово.

— Хоть бы так! — в порыве обняла подругу Ольга. — А всё же, как тревожно выходить замуж! Казалось всё пора, пора, не вечно при дворе торчать, а теперь страшно.

— Рано или поздно это должно было с тобой случиться, — улыбнулась Прасковья.

— И с тобой случится! — пожелала ей Нейдгард. Но та лишь покачала головой:

— Ничего, если и не случится. Будем с Александрой Павловной[3] до старости развлекать её величество, а потом в монастырь пострижемся. Нам, на вас с Петей наглядевшихся, замуж ещё сложнее стало выйти. Кто таких ухаживаний не захочет? А где же ещё взять таких женихов?

До Москвы ехали одним поездом: Петя провожал Олю с братом Дмитрием, чтобы отправиться потом дальше, в Орёл. Прощаться не хотелось, руки не выпускали Олиной руки, и Столыпин, приглашённый к Нейдгардам на обед, после него всё медлил уйти.

— Когда-то теперь увидимся?

— В конце лета,