И, взяв в руки снасти, рыбу, зашлёпал болотными сапожищами прочь.

Мне же надо было дожить до вечера. Или хотя бы до появления Елены Сергеевны. Куда, интересно, она уехала, почему не сказала? Где отец? Что домой не заявлялся – понятно. Но где он? Неужели пьют? Такое, конечно, случалось, я уж об этом упоминал, но, как правило, у нас дома, а что бы такое могло стрястись теперь, я просто не мог придумать. «А может… они договорились встретиться с ней на нашей городской квартире? А что? Почему она не сказала, куда едет?» – ужалила меня в самое сердце догадка. Я подлетел к телефону, порылся в книжке и позвонил Лапаевым. Трубку взяла Варвара Андреевна и тотчас рассеяла мои подозрения: «Дрыхнут. Всю ночь пили». Я сказал: «Извините», – и положил трубку.

Потом для блезиру взял книжку и расположился на крыльце. Отсюда хорошо был виден подход к соседней калитке. Сидеть пришлось недолго. И как вздрогнуло и заколотилось во мне сердце, когда наконец увидел «её». Меня вихрем смело с крыльца и приковало к калитке. Увидев меня, Елена Сергеевна чуть улыбнулась, сдержанно кивнула и вошла в свою калитку. Ничего, казалось, особенного, только – не для меня. Сердце, как говорится, не обманешь.

Не знаю, как не умер я в какие-то полчаса, выдержав их только ради приличия. И вот наконец знакомая до мелочей калитка, дверь оказалась незапертой (значит, ждёт!), знакомый коридор, вторая дверь, и я чуть живой стою на пороге.

– Хоть бы поесть дал, – завидев меня, непонятно (то ли рада, то испугана) улыбнулась Елена Сергеевна.

– Я и сам ничего не ел.

– Тогда проходи, накормлю.

И она пошла впереди меня на кухню, подошла к газовой плите, зажгла конфорку, достала из холодильника небольшую кастрюлю и поставила разогревать. Из шкафа извлекла хлеб, нарезала, уложила на плоскую тарелку, поставила на стол. Задумалась. Я подошёл поближе и, чувствуя, как тяжело погнало кровь сердце, взял её за руку. Она отняла, сказала: «Погоди», – и вышла из кухни. Через минуту вернулась, держа что-то небольшое в закрытых ладонях.

– Смотри.

Она разжала ладони. С маленькой иконки на меня кротко глянула «Невеста Неневестная». Так называлась икона. Была такая у бабушки. Более молодого изображения Богородицы я не видел. Вопросительно поднял от иконы глаза. Елена Сергеевна тотчас опустила свои, сказала, вздохнув и неопределённо дёрнув плечами:

– В церкви сегодня купила.

Затем открыла остеклённую дверцу кухонного шкафа и прислонила иконку к стопке посуды.

– Чего стоишь? Садись. Борщ есть будем.

И мне действительно ужасно захотелось есть. Я опустошил одну, вторую тарелку. Сама Елена Сергеевна ела вяло. Взяла кусок хлеба, но так весь и искрошила помимо тарелки на стол. Опомнилась. «Ой, что это я?» Смела в руку крошки, ссыпала в борщ, но есть его так и не стала, и я всё это тоже проглотил.

– Наелся?

– Как дурак на поминках!

– А ты случаем не знаешь, куда халат из бани делся?

Я страшно вытаращил глаза.

– Утонул!

– И шлепанцы?

– И шлёпанцы!

– И ты всё это видел?

– Своими глазами!

– Придурок! Чем тебе халат помешал?

– Извини-ите!

– Извиняю. И объяснять не надо.

– Тогда идёмте.

– Куда это?

– В зал. Целоваться.

Она даже головой покачала, не находя слов.

– А что? – не отставал я. – Вы теперь мне почти жена!

– Вот именно – почти…

– Да не совсем, хотите сказать? За чем же дело стало?

– Ну ты, оказывается, и нагле-эц!

Я тотчас упал перед ней на колени, обнял:

– Не буду больше! Если б вы знали, как я вас люблю! Увидел вас сейчас издалека – и точно солнце после долгих вьюг! Бывает такое ласковое весеннее солнышко!

– Нет, ты не наглец, ты – чудовище! Пусти!

Я отпустил, поднялся с колен и пошёл было за ней, но она обронила, не знаю, всерьез или в шутку: «А посуду кто за собой мыть будет?»

– Ай момент! – обрадовался я. – А полы – тоже? А то я могу! Я, между прочим, всё могу, – продолжал громко, чтобы было слышно в зале, трещать я. – И готовить! И стирать! – тут я выскочил в зал и с готовностью предложил: – А хотите, на руках буду вас весь вечер носить?

Она усмехнулась.

– А не уронишь?

– Я-а?

И я было ринулся доказывать сие делом, но она остановила:

– Ну-ну! Совсем, что ли? Иди мой посуду, а мне пошить кой-чего надо.

– А я могу вам нитку в иголку вдевать! Знаете, какое у меня зрение!

– Обойдусь без помощников.

– А хотите, я вам шарлотку испеку, с яблоками?

Она вроде бы даже удивилась.

– Умеешь?

– Ф-ф!

И я улетел замешивать тесто. Всё нашёл. И фартук пришёлся кстати. Миленький такой, с красненькими цветочками на белом фоне. Усердно взбивая ложкой в кастрюльке яйца, я громко пел песню собственного, только сейчас вдруг на ум пришедшего сочинения. Слова только были не мои, остальное – моё собственное, и лилось из самого сердца.

горланил я на весь дом.

Последнее двустишье я повторил и в воображении, и вслух раз пять. И этим бы не кончилось, кабы она не крикнула:

– У тебя что – заело?

– Вам не нравится Есенин?

– Твоё дурацкое пение мне не нравится! Заладил, как попугай!

– Про кусты, что ли? А что? Я, может, ни о чём больше сейчас не думаю!

– Вот идиот-то!

– Чи-во-о?

– Ничего! Как там шарлотка?

– На подходе! Пальчики оближете! Вам туда подать? С молоком или чаем?

– С чаем с молоком.

– С чаем с молоком – понятненько! Ну? Привыкаете ко мне? Нет, честно, ведь неплохо со мной? Я ведь не только шарлотки могу печь! А хотите, каждое утро буду вам кофе в постель подавать?

– Как же ты будешь мне подавать, если ты в другом месте живёшь?

Я опять выставил счастливую физию на обозрение.

– Так мы же поженимся!

– Прекрати.

Я подошёл к ней. Она, не глядя на меня, ловко строчила на своей ножной машинке, направляя плывущий из её рук материал.

– Это вы чего шьёте?

– Платье на смерть.