Причмокивая, вздыхая и настороженно глядя на Гладышева,корова отступила назад.

– Отдай! – Гладышев, не вставая с колен, тянулся к коровьейморде. В какой-то момент из раскрывшейся пасти мелькнул на мгновениеизмочаленный хвостик пукса, Гладышев рванулся к нему, но корова в этот же самыймомент сделала глубокое глотательное движение, и последний куст замечательногогибрида навсегда исчез в ее бездонном желудке. Поборов секундное оцепенение,Гладышев вскочил на ноги и с диким воем кинулся к себе в избу.

Тут поднялся с земли и Чонкин. Ни на кого не глядя, отряхнулон от пыли брюки, одной рукой взялся за рог, а другую сжал в кулак и изо всейсилы ударил корову по морде. Корова дернула головой, но особо несопротивлялась, и Чонкин потащил ее в сарай, крикнув Нюре, чтобы побежалавперед открыть ворота.

– И это все, – с сожалением сказал Плечевой, но ошибся.

В это время на крыльцо, встрепанный, с безумными глазами,выскочил Гладышев. В руках он держал берданку шестнадцатого калибра. В толпеахнули.

– Я говорила, будет убивство, – послышался голос вернувшейсявовремя Зинаиды.

Гладышев вскинул берданку к плечу и навел на Чонкина.

– Ваня! – отчаянно вскрикнула Нюра.

Чонкин обернулся. Он стоял, вцепившись пальцами в коровьирога, и смотрел прямо в наведенный на него ствол берданки. Он словно оцепенел,не в силах двинуться с места. «Попить бы», – мелькнула глупая мысль. Чонкиноблизнул губы.

Сухо щелкнул курок, словно сломали ветку. «Все», – подумалЧонкин. Но почему ему не больно? Почему он не падает? Почему Гладышев сновавзводит курок? Снова щелчок. И вдруг раздался громкий, трезвый и рассудительныйголос Афродиты:

– Дурачок ты, дурачок! Куды стреляешь? И чем стреляешь? Тыже весь порох давно извел на удобрение.

По толпе прошел шум. Гладышев еще раз взвел курок, заглянулв ствол и, убедившись, что там пусто, грохнул ружье о землю, сел на крыльцо и,обхватив голову руками, горько заплакал.

Чонкин все еще стоял, вцепившись пальцами в рога, словноприклеился. Подошла Нюра, положила руку ему на плечо.

– Пойдем, Ваня, – сказала она ласково.

Он отрешенно смотрел на Нюру, не понимая, чего она хочет.

– Домой, говорю, пойдем! – крикнула Нюра словно глухому.

– А, домой… – Он помотал головой, возвращаясь к сознанию происходящего.Они взялись, он за один рог, Нюра – за другой, и потащили прочь корову,которая, насытясь, вполне присмирела.

А на крыльце плакал Гладышев. Он плакал громко, в голос и,оголив покрытый белесой шерстью живот, утирался подолом изодранной майки.

Чонкин не выдержал и, бросив корову и Нюру, вернулся кповерженному врагу.

– Слышь, что ли, сосед, – сказал он, дотронувшись носкомсвоего ботинка до сапога Гладышева. – Ты это… ничего, ты больно не переживай. Яэто… война кончится, на тот год билизуюсь, и тогда пуксом этим и твой огородзасодим, и Нюркин.

В знак примирения он дотронулся до плеча Гладышева. Гладышевдернулся, зарычал, схватил протянутую руку и хотел укусить, но Чонкин вовремявырвался и отскочил. Стоя в отдалении, он смотрел на селекционера с опаской ижалостью, не зная, как дальше быть.

Подошла и накинулась на Чонкина Нюра:

– Ах ты, горе луковое, да кого ж ты уговариваешь и когожалеешь? Он тебя жалел, когда из ружья целил? Он тебя убить хотел!

– Ну так что ж, что хотел, – сказал Чонкин. – Вишь, человекв расстройстве каком. Ты уж, Матвеич, не это самое… – Он переступал с ноги наногу, но приблизиться не решился.

В воскресенье на колхозном рынке города Долгова был задержанпожилой человек в длинном брезентовом плаще и в облезлом танкистском шлеме.Танкистом он, конечно, не был и не выдавал себя за танкиста, а голову и иныечасти своего организма, подобно всем прочим советским людям, покрывал тем, чтоудавалось где-нибудь и как-нибудь по случаю раздобыть. В стране наблюдаласьнехватка всех товаров вообще и головных уборов в частности. Это все знали, всепонимали, и за ношение танкистских, летчицких или буденновских шлемов,командирских фуражек, матросских бескозырок, азиатских тюбетеек и кавказскихбараньих шапок никто никого нигде не хватал. Так что дело было совсем не в том,что старик был в танкистском шлеме. И даже не только в том, что он торговалхромовыми голенищами. Дело было в том, что на вопрос, как его фамилия, человекэтот сказал такое, что Климу Свинцову, отправленному на рынок для выявлениязлостных распространителей ложных слухов, ничего не оставалось делать, каквзять старого наглеца за то место, которое в народе обыкновенно называетсяшкиркой, и отвести Куда Надо. Тем более что именно там, Где Надо, Свинцов какраз и состоял на службе, он был сержантом. У читателей из далеких галактик, которымне знакомы наши земные порядки, может возникнуть законный вопрос: что значитКуда Надо или Где Надо? Кому надо и для чего? По этому поводу автор даетследующее разъяснение. В давние, описываемые автором времена повсеместносуществовало некое Учреждение, которое было не столько военным, скольковоинственным. На протяжении ряда лет оно вело истребительную войну противсобственных сограждан, и вело с непременным успехом. Противник был многочислен,но безоружен – эти два постоянно действующих фактора делали победу внушительнойи неизбежной. Карающий меч Учреждения висел постоянно над каждым, готовыйобрушиться в случае надобности или просто ни с того ни с сего. У этогоУчреждения создалась такая репутация, что оно все видит, все слышит, все знает,и, если чего не так, оно уже тут как тут. Оттого и говорили в народе: будешьслишком умным, попадешь Куда Надо; будешь много болтать, попадешь Куда Надо. Итакое положение вещей считалось вполне нормальным, хотя, собственно говоря,отчего ж человеку не быть слишком умным, если он таким уродился? И отчегочеловеку не поболтать, если есть с кем и о чем? Автор лично встречал на своемжизненном пути массу людей, как бы созданных природой исключительно дляболтовни. Впрочем, болтовня тоже бывает разная. Один болтает что надо, а другой– что не надо. Будешь болтать что надо, будешь иметь все, что надо, и даженемножко больше. Будешь болтать что не надо, попадешь Куда Надо, то есть в тосамое Учреждение, о котором выше уже говорилось. А ниже добавим еще и то, чтоУчреждение это работало по принципу: бей своих, чтоб чужие боялись. Насчетчужих не скажу, а свои побаивались. И действительно, как только у чужихобозначится обострение противоречий, или кризис всей их системы, или всеобщеезагнивание, так своих тут же отлавливают и тащут Куда Надо. И другой разстолько их натаскивают, что там, Где Надо, и мест для всех не хватает.