Что касается пути через Польшу, каковым желает он воспользоваться, то вам совместно с ханом, назначенным для его сопровождения, надлежит принять таковые меры осмотрительности и благоразумия, дабы во все время следования, как войска, под вашею командою находящиеся, так и свита самого короля шведского, нигде не чинили бы никакого урона и не совершали никаких действий, каковые могли бы почитаться предосудительными для мира между Нашей Блистательной Портой и Польской Республикой, то есть чтобы король следовал в качестве друга, под нашим покровительством находящегося.

И ежели будет он соблюдать все согласно вашим нарочитым рекомендациям, то и должны ему оказываться со стороны поляков все почести, надлежащие его королевскому достоинству, в чем заверили нас посланники короля Августа и Республики и даже сами предложили на всех сих условиях остаться вкупе с некоторыми благородными поляками заложниками для безопасного проезда короля шведского.

Когда же наступит время отъезда, условленное вами с благороднейшим Девлет-Гиреем, надлежит вам самолично принять команду над доблестным вашим войском и татарами во главе с ханом и сопровождать короля шведского со всею его свитою.

Да будет угодно Всемогущему Богу направлять стопы ваши. Исполняя повеления и намерения Нашего Величества по всем указанным пунктам и статьям, пребывайте достойными нашей высочайшей благосклонности и вознаграждения.

Дано в константинопольской резиденции Нашего Величества 2-го дня месяца шаввала, года хиджры 1124-го».

Пока ожидался ответ султана, король послал жалобу Порте на хана, коего подозревал он в измене, однако уже все пути охранялись, да и правительство не благоволило ему, а посему письма так и не дошли до султана. Визирь не разрешил приехать в Адрианополь, где находилась тогда Порта, даже господину Дезалёру, опасаясь, как бы он, действуя в интересах короля, не помешал чем-нибудь отъезду сего последнего.

Карл с негодованием взирал на все сии происки изгнать его из султанских владений и решился ни в коем случае никуда не уезжать.

Он мог бы возвратиться через немецкие земли или же плыть по Черному и Средиземному морям в Марсель, однако предпочитал ни о чем не просить и ждать развития событий.

Когда прибыли двенадцать сотен кошельков, королевский казначей господин Гротгусен, который за время сего долгого пребывания выучился турецкому языку, отправился к паше без толмача в намерении выманить у него сии деньги, а затем завязать какую-нибудь новую интригу при Порте, лелея все ту же несбыточную надежду, что шведская партия подвигнет наконец Оттоманскую Империю выступить противу царя.

Господин Гротгусен сказал паше, что королевские экипажи не могут быть приведены в исправность без денег, на что паша возразил ему: «Но ведь мы берем на себя все дорожные расходы. Пока повелитель ваш находится под покровительством моего повелителя, он не нуждается ни в каких тратах».

Казначей ответствовал ему на сие, будто «между экипажами турецкими и франкскими разница столь велика, что надобно прибегать к помощи шведских и польских мастеров, находящихся в Варнице».

Он заверил его, что король уже готов к отъезду, каковой будет только весьма облегчен и ускорен при помощи сих денег, и доверчивый паша отдал ему все двенадцать сотен кошельков. Через несколько дней он явился почтительнейше просить приказаний короля касательно предстоящего отъезда.

Сколь же велико было его удивление, когда Карл объявил, что еще не готов ехать и ему надобно еще тысячу кошельков. Пораженный словно громом паша на какое-то время потерял дар речи. Со слезами на глазах он отошел к окну и после недолгого молчания обратился к королю с такими словами: «За свою услужливость твоему величеству я поплачусь головой, ведь я отдал двенадцать сотен кошельков вопреки нарочитому повелению моего господина». Сказав это, он повернулся и пошел прочь.

Карл велел ему остаться и уверял, что сам оправдает его перед султаном. «Ах! — возразил турок. — Мой государь никогда не прощает, он только наказывает!»

Измаил-паша отправился сообщить сию новость татарскому хану, у которого был точно такой же приказ не отдавать двенадцать сотен кошельков до отъезда короля, но, несмотря на это, он тоже согласился передать деньги и теперь трепетал при одной только мысли о гневе султана. Оба написали в Порту оправдательные письма, где заверяли, что отдали сии кошельки, поверив твердым обещаниям королевского министра о безотлагательном отъезде, и умоляли не приписывать сие их нерадивости.

Карл же был убежден, что хан и паша хотят предать его в руки врагов, и велел господину Функу, бывшему тогда его посланником при султане, пожаловаться на них и просить еще тысячу кошельков. По чрезмерной своей щедрости и пренебрежению к деньгам он не понимал всю унизительность сей просьбы, ведь ему нужно было получить отказ, а вместе с тем и новый предлог для того, чтобы никуда не ехать. Его переводчик, человек ловкий и предприимчивый, отвез это письмо в Адрианополь, несмотря на строгость, с коей великий визирь охранял все дороги.

После того как Функ исполнил опасное сие поручение, вместо ответа его посадили в тюрьму. Возмущенный султан собрал свой Диван и самолично выступил с речью, что случается лишь в самых крайних случаях. Вот каким было ее содержание согласно сделанному сразу же переводу:

«Я никогда ничего не знал о шведском короле до полтавского разгрома и до того, как он попросил у меня убежища в пределах моей Империи. Полагаю, мне не было до него никакого дела, ни тем паче никаких причин для любви к нему или боязни. Тем не менее, сообразуясь лишь с гостеприимством мусульманина и своей щедростию, каковая орошает милостью и великих, и малых, и чужеземцев, и собственных подданных, я принял его и сверх того содержал еще всех его министров, офицеров и солдат, и вот уже три с половиною года, как не иссякают дары мои.

Я предоставил ему внушительный эскорт для сопровождения на возвратном пути в собственные его владения. Он испросил тысячу кошельков, чтобы расплатиться за некоторые расходы, хотя оные уже были покрыты из моей казны. Вместо тысячи я дал ему тысячу двести. Получив их из рук бендерского сераскера, потребовал он еще тысячу и все равно не желает уезжать, ссылаясь на малость эскорта, который, напротив того, слишком велик Для путешествия через дружественные земли.

А посему спрашиваю я вас, явится ли отсылка сего государя нарушением законов гостеприимства и осудят ли меня чужеземные державы, если принужден я буду употребить для сего силу?»

Весь Диван единодушно согласился, что султан ни в чем не преступает законы справедливости. Муфтий заявил, что закон не обязывает мусульманина оказывать гостеприимство неверным, а тем паче еще и людям неблагодарным. Он издал по этому поводу фет-ву — некоего рода повеление, каковое почти всегда сопровождает султанские указы. Фетва почитается как оракул, хотя исходит она от такого же раба султана, как и все другие его подданные.

Угроза привела Карла в бешенство. «Если смеешь, исполняй то, что тебе велено, но прочь с моих глаз!» Негодующий паша ускакал полным галопом, вопреки обыкновению турок. По пути он встретил господина Фабриса и, не останавливаясь, крикнул ему: «Король ничего не желает слышать; вот теперь ты увидишь нечто необычайное!» В тот же день по приказанию паши королю перестали доставлять съестные припасы и сняли янычарскую охрану. Варницким полякам и казакам было сказано, что если они хотят получать еду, то должны перейти из шведского лагеря в Бендеры под покровительство Порты. Все они исполнили сие, при короле же остались только офицеры его свиты и триста шведских солдат против двадцати тысяч татар и шести тысяч турок.