Все это было чистой воды импровизацией, просто Фрэнсис отчаянно страшился стать свидетелем еще одной казни братьев ордена. Но хотя его слова вроде бы звучали логично и убедительно, он понимал, что гонится за химерой. Если даже Маркворт скажет «да», то согласится ли Браумин Херд? Фрэнсис очень сомневался в этом. Гораздо более вероятно, что упрямый глупец так и будет стоять на своем до самого костра.

— Я только задаюсь вопросом, нельзя ли обернуть эту ситуацию в нашу пользу, — пролепетал он в заключение.

— Нет, брат Фрэнсис, тебя волнует не этот вопрос. — Отец-настоятель встал и обошел стол. — Твои речи основаны не на прагматизме, а на сострадании.

— А разве сострадание не добродетель? — еле слышно спросил Фрэнсис.

— Так-то оно так, — Маркворт обнял его руками за плечи — очень необычный жест для этого замкнутого человека, заставивший Фрэнсиса почувствовать себя еще более неловко, — но только если оно проявляется по отношению к тому, кто его заслуживает. Как насчет терпимости к гоблину? Или великодушия к поври?

— Но ведь они не люди.

Маркворт расхохотался.

— Еретики тоже не люди! — неожиданно зло произнес он, но снова быстро взял себя в руки и продолжал холодно: — На самом деле еретики хуже гоблинов и поври, потому что они, прежде обладавшие душой, отвергли этот дар Божий, тем самым оскорбив своего Создателя. Я бы сказал, поври жаль даже больше, ведь они изначально лишены этого дара. Поври и гоблины — создания тьмы, они злы по своей природе; еретик же отворачивается от Господа по собственному выбору. В этом и состоит его грех, брат мой.

— Разве мы не должны до конца бороться за душу каждого грешника?

На этот раз отец-настоятель не смеялся. На этот раз он буквально пригвоздил Фрэнсиса к месту суровым, непреклонным взглядом.

— Берегись, брат Фрэнсис! — мрачно заявил он. — Ты очень близко подошел к самому краю пропасти, в которую скатились и Джоджонах, и Эвелин. Этот глупый идеализм до добра не доведет. Примером тому может послужить судьба Браумина Херда и других заговорщиков.

— Но ведь еще святая Гвендолин говорила, что только любовь способна породить любовь.

Фрэнсис изо всех сил старался, чтобы его слова прозвучали не как возражение, а как просьба помочь разобраться в трудной проблеме.

— Святая Гвендолин была дура дурой.

Глаза у Фрэнсиса чуть не выскочили из орбит, пришлось даже прикусить нижнюю губу, чтобы не разинуть от удивления рот. Все годы обучения ему снова и снова вдалбливали в голову, что произносить бранные слова по отношению к святым — тяжкий, несмываемый грех.

— Ну, что с тобой? Ты скоро будешь магистром… может быть, — Маркворт бросил на него хитрый взгляд искоса, — и как магистр, должен научиться смотреть правде в глаза. Гвендолин была самая настоящая дура; это признают большинство моих коллег.

— Но ведь никто не возражал, когда ее канонизировали, — пролепетал Фрэнсис.

— Исключительно из прагматизма. Гвендолин была единственным кандидатом женского пола, и если бы ты повнимательнее читал историю того тревожного времени, то понимал бы, что возникла необходимость умиротворить женщин. Отсюда и взялась эта святая. Пойми меня правильно, мой юный ученик. Гвендолин обладала великодушным сердцем, она была добра по природе своей. Но наших истинных целей она никогда не понимала. — Он помолчал. — Берегись, как бы и тебе не стать гуманистом.

— Я не знаю, что означает этот термин, — признался Фрэнсис.

— Берегись, как бы у тебя не возникло искушения поставить права личности выше добра в более широком понимании этого слова. Я надеялся, что мне удалось помочь тебе избавиться от этой слабости, пока мы улаживали дела с Чиличанками. Однако, по-видимому, она укоренилась слишком глубоко. Хочу, чтобы ты понял: это последнее предупреждение. Всегда существовали те — и Эвелин с Джоджонахом тоже принадлежали к ним, — кто считает, будто церковь должна быть пастухом заблудших овец, целителем ран, духовных и физических. По их понятиям, мы должны жить как нищие и ходить со своими священными камнями в народ, помогая людям жить. Это величайший грех.

Фрэнсис удивленно склонил голову набок — ничего греховного он тут не видел.

— Глупцы! — рявкнул Маркворт. — Не дело церкви — лечить болячки мира; ее главная задача — дарить надежду на лучшую жизнь, которая ждет людей за роковой чертой. Если бы церковь превратилась в собрание нищенствующих, кого она могла бы вдохновить? Дарить надежду черни — вот в чем наша слава и наша сила. Только страх перед нами, представителями неумолимого Бога, удерживает их от того, чтобы свернуть с пути истинного. Помни об этом постоянно. Если мы распахнем двери аббатства и отдадим камни простому люду, что станется с нашей тайной, мой юный брат? А без тайны о какой надежде на будущее счастье может идти речь?

Фрэнсис изо всех сил пытался понять смысл этой удивительной речи; и некоторые доводы казались ему убедительными. Но он ничего не мог поделать с тем, что отдельные несоответствия просто бросались в глаза.

— Но ведь мы отдаем камни купцам и людям знатного происхождения, — осмелился возразить он.

— Вынужденно. Мы продаем или даже отдаем очень незначительную часть камней в обмен на богатство и власть. А как иначе мы смогли бы убедить простой люд смотреть на нас с надеждой? Церковь должна возвышаться над чернью, и временами ради этого приходится сотрудничать со светской властью и торговцами. — Маркворт усмехнулся, как показалось брату Фрэнсису, зловеще. — Однако опасаться нечего, мой юный брат, — закончил отец-настоятель, ведя Фрэнсиса к двери. — Сейчас орден Абеля поистине снискал благословение Божие. У нас появился деятель, который желает и имеет возможность поправить положение дел.

Брат Фрэнсис поклонился и вышел. Он боялся за Браумина и остальных, боялся вновь стать свидетелем ужасной расправы, но еще больше боялся того, что Браумина или, скорее всего, кого-нибудь из его товарищей послабее приволокут обратно в Санта-Мер-Абель. И тогда под пытками он признается, что это Фрэнсис вывел их из аббатства!

Как поступит в этом случае отец-настоятель? Учтет его всегдашнюю преданность и проявит терпимость или в интересах добра — в более широком понимании этого слова — будет действовать совсем по-другому?

Мазур-Делавал так и сиял в неярких лучах солнца, однако стоило набежать плотным тучам, как Роджер и его спутники тут же вспоминали, что уже наступила зима. Воздух был морозный, а когда огромный паром рассекал волны, брызги обдавали холодом.

Они шли сюда окольными путями, опасаясь преследования и имея намерение изменить свою внешность — отрастить бороды и сменить бросающиеся в глаза коричневые рясы на другую одежду. И вот теперь они уже видели Палмарис, город, где властвовал Маркало Де'Уннеро, что, по правде говоря, их очень пугало. Можно не сомневаться, он уже в курсе того, что они сбежали. И как бы они ни меняли внешность, при встрече этот опасный человек, конечно, узнает их.