И раз уж дети все равно становятся похожими на своих родителей, нужно срочно что-то менять в самом себе. Иначе сын от отца… Иначе смерть.

* * *

Он, казалось, забыл об этом, но воспоминания нахлынули так внезапно, что Саша почувствовал себя снова подростком. Будто какой-то шутник-волшебник скинул с его плеч двадцать лет, не меньше. Но Истомин был почему-то не рад. Он боялся этих воспоминаний.

Пятнадцать лет не тридцать семь. Так он думал тогда, а сейчас был просто уверен в этом. Все те проблемы ему казались детскими шалостями. Но тогда-то они были и заставляли с собой считаться. Одна такая и заставила его в пятнадцать задуматься об уходе из жизни. С неразделенной любовью у него проблем не было. Нет любви (причем никакой) – нет проблем. С девочками, конечно, он встречался, но страданий это ему не приносило. Он уже не помнил, но наверняка они разделяли эту самую любовь. Трудно представить двух подростков на свидании без малейшей симпатии друг к другу. Сейчас, став взрослым, Саша был уверен, что подростковая любовь не что иное, как взаимная симпатия. Неустроенность жизни. Бредовое словосочетание, особенно если применять его по отношению к подростку. Бомжи на Казанском вокзале – вот это неустроенность жизни. Пьющий сосед Колька – вот это неустроенность жизни.

Сейчас, вспоминая тот далекий день, он не стал бы давать обобщенных объяснений своему желанию уйти из жизни. Просто на тот момент ему это было нужно. Необходимо.

В тот день его обвинили в ябедничестве. Сейчас это стукачеством называют. Саша никогда никому ничего не рассказывал. Он больше слушал. Как так получилось в тот злополучный день, что он оказался вместе с этим скользким Вадиком у кабинета директора? Зачем он туда приходил, Саша узнал потом, когда в этом обвинили его. Кто-то настучал на Сизова, что он отбирает деньги у младших ребят. Здоровенный детина, остававшийся на второй год дважды, не нашел себя в учебе. Ему наверняка было бы скучно в школе, если бы не его развлечения. Он то подолы девочкам поднимал, то мальчишек задирал. Из своих одноклассников по какой-то причине он не трогал только Сашу. Теперь Александр понимал, что молчуны вроде него таили какую-то опасность для Сизова и ему подобных. А Сизов, как и большинство задир, был трусом. Ему не нужны были трудности.

После нравоучений у директора Сизов ворвался в класс, пробежал по всем взглядом, но, видимо, ничего не узрев, подошел к учительскому столу, взял указку и постучал по доске. Да так сильно, что казалось, она сейчас лопнет.

– Ну, покойники, кто на прошлой перемене был у директора?

Он снова обвел звериным взглядом класс.

Саша не стал скрывать. Он ходил, но не к директору, а позвонить от секретаря. Истомин встал.

– Я ходил.

– Ты? – Сизов не верил и верил одновременно. Борьба с самим собой отражалась на лице здоровяка. Но продлилась она недолго. Сизов улыбнулся. Теперь на его лице читалась радость. Возможно, второгодник именно этого и ждал. Всегда этого ждал. А Саша, на радость ему, взял и прокололся.

– А что случилось-то? – Истомин действительно не понимал, что происходит.

– Что случилось? Внимание, – он снова постучал по столу указкой, – меня заложили директору. Заложил тот, кто был у него на прошлой перемене. А это у нас кто?

Вот тут до Саши дошло, кто истинный виновник. Он посмотрел на Вадика. Тот даже голову в плечи вжал. Сказать? Нет. Иначе чем я буду отличаться от него. Истомин повернулся к Сизову.

– Я никого не закладывал, – сказал он, но его никто не слушал.

«Уж лучше б они меня тогда побили», – подумал Истомин.

Сизов придумал лучшее наказание. Он отнимал деньги и сигареты со словами: «Я же раньше тебя не трогал? Вот. А теперь буду, из-за Истомина». Все понимали, о чем он говорит. И очень скоро Сашу возненавидели все. По крайней мере, ему так казалось. Молчаливый бойкот говорил о том, что против него весь мир. Вот ты, пусть не лидер, но к тебе относятся с уважением все в классе. А когда ты теряешь это уважение, зачем жить?

* * *

Он бы непременно покончил с собой, если бы был агрессивным, как нынешняя молодежь. Выражение старшего поколения «Мы такими не были» воспринималось Сашей и его сверстниками в штыки. Мол, черта с два вы такими не были. Были, еще как были. Но сейчас-то Истомин был уверен: они такими не были. Складывалось такое впечатление, что каждое последующее поколение было агрессивней предыдущего. Так теперь кажется ему, так будет казаться его сыну через двадцать лет.

Саша в день, когда решил, что без былого уважения и не стоит жить, взял свой перочинный нож и пошел в парк в пятистах метрах от дома. Он сел на скамейку у бюста Карла Маркса, достал нож. Лезвие, готовое к выполнению своих прямых обязанностей, выскочило и подмигнуло в лучах фонаря. Когда он одевался, когда брал нож и выходил на улицу, в голове было пусто. Решение было принято, и он не забивал себе голову лишними мыслями. Но сейчас же они роились, натыкались друг на друга и очень мешали сделать задуманное. Он вспомнил о маме, о папе. Он даже вспомнил дедушку, живущего в Туле. И ему стало жаль себя. Нет, тогда, конечно, он искренне считал, что пожалел родственников, но сейчас был уверен: он пожалел себя. Но желание покончить с жизнью было настолько сильно, что лезвие все-таки ударило по руке и вспороло нежную детскую кожу. Ему потом восемь швов наложили. На память о подростковой непокорности, так сказать.

И самое главное – не ударь он тогда себя ножом, наверняка очень долго бы пребывал в одиночестве, ловя на себе косые взгляды одноклассников. После этой попытки торжества справедливости кто-то кому-то поведал, что это Вадик нажаловался на Сизова. Тем самым возродив утраченное уважение. Да что там возродив? Приумножив! Среди сверстников он был свой в доску, ведь теперь он с них еще и кабалу снял. Сизов помиловал всех, кроме Вадика, разумеется. Саша и тогда и сейчас считал, что правда должна быть во всем. То есть он, с одной стороны, понимал Вадима (он пошел к директору и рассказал о том, что ему не нравится, что его беспокоит), а с другой стороны, если ты не можешь высказать претензии в глаза, то и правды не добьешься никогда.

Саша только теперь понял, что очень долго сидит перед включенным компьютером. И если он хочет хоть что-нибудь узнать, то надо поторопиться. Иначе, когда придет Сережка, у него возникнут вопросы, а Истомин просто не хотел отвечать на них.

Страница «ВКонтакте» не требовала пароля, и поэтому Саша без труда вошел на нее. На аватарке была какая-то картинка из игры. Но Саше не была интересна общедоступная информация на стене. Ему нужны были сообщения. Он навел курсор на рубрику Мои сообщения и нажал левую клавишу мышки. Список людей, с которыми общался Сережа, был достаточно большим. Но тот, кто ему нужен, должен быть одним из первых. Так и есть. Dr Weber был самым первым, и, на радость Саши, под его аватаркой было написано Онлайн. Саша еле сдержался, чтобы не спросить напрямую, что этот ублюдок возомнил о себе и почему он пристал к его мальчику. Нет, так нельзя. Так он испугается. Черта с два он испугается! Поэтому-то в Интернете так все и норовят написать гадость. Потому что их и искать-то никто не станет. Ну не испугается, а замкнется в себе, и выудить из него вряд ли что получится. «Замкнется» тоже неправильное понятие. Собеседник закроет доступ к нужной Саше информации. Нагрубит и отключится. Нет, так нельзя.