«Лондон уикли»

Издательство «Лондон уикли»

Леди Лидия не ответила «да». Но и «нет» не сказала. Его судьба сейчас была в руках обедневшей аристократки, желавшей выйти замуж по любви, возможно, за небогатого таинственного любовника.

Но существовала еще и Аннабел.

Он постоянно возвращался мыслями к ней.

По-прежнему ощущал вкус ее губ на губах, сколько бы ни пил вина и бренди.

Час был поздним, но Найтли все еще сидел за письменным столом.

Свечи почти догорели. Его внимания ждала стопка статей, а он ничего не мог делать. Его терзал лежавший наверху лист бумаги. Дорогая Аннабел…

Милостивый Боже, Аннабел…

«Это всего лишь газетная статья».

Какая-то женская болтовня, появившаяся на странице семнадцатой, между рекламой сомнительных снадобий и галантерейных товаров.

По крайней мере так он твердил себе, хотя прекрасно понимал, что в колонке Дорогой Аннабел живут надежды и мечты прекрасной женщины. Поток душераздирающих признаний, изложенных девическим почерком. Любовная история, тронувшая едва ли не каждого лондонца.

Найтли поднял листок, полный решимости проверить правописание и стиль.

Напишет ли она об их поцелуе? Если напишет…

Он развалился на стуле и нервно запустил пальцы в волосы.

Все сводилось к одному вопросу, не так ли?

Неужели он и есть Болван?

Подозрения оставались. Никуда не ушли. И Найтли из кожи вон лез, чтобы их игнорировать.

Он проверил двадцатистраничный отчет Гренвилла о парламентских дебатах. Выправил правописание в принесенных Оуэнсом новостях о пожарах, грабежах и других преступлениях. Прочитал клеветническую колонку леди Джулианы. Налил себе бренди и доделал остальную работу.

И снова вспомнил об Аннабел. Среди статей нашелся набросок ее портрета, который Найтли потребовал нарисовать, отчасти вдохновленный одержимостью и любопытством Драммонда и Гейджа, отчасти вспомнив о неграмотных людях, вынужденных слушать чтение газеты. На этом наброске она выглядела такой хорошенькой. Спокойной. Застенчивой.

Он отложил набросок, зная, какие неприятности возникнут у Аннабел, если портрет напечатают, и ее жуткие родственники разоблачат бедняжку.

Найтли положил рисунок в верхний ящик стола. И когда больше не смог выносить нетерпеливого ожидания, прочитал последнюю колонку Дорогой Аннабел.

«Дорогие читатели, ваши предложения с каждым днем становятся все более причудливыми, к большому веселью моих коллег, Пишущих Девиц, и меня самой. От серенады при лунном свете до заказанных портретов и даже простого объяснения в любви на газетных страницах. И все же предложение одного автора крайне простое и невероятно рискованное. Не делать ничего…»

О нет, она не последует этому совету сейчас, когда он отчаянно нуждался в свидетельстве… в подтверждении. Когда он гадал, кем стал для Аннабел. Спрашивал себя, когда захотел стать для нее кем-то…

Они поцеловались, и весь мир, казалось, перевернулся и стал вращаться в противоположном направлении. Этот новый мир интриговал его, хотя Найтли понимал, что это означало необходимость отказаться от прежнего мира.

«Что, если я хочу брака по любви?»

Вопрос леди Лидии был совершенно очевидным, смысл — ошеломляющим. Если она выйдет за него, то против воли, и он никогда больше не ощутит вкус губ Аннабел.

Если они не поженятся, газете придется выживать, благодаря популярности, а ему изворачиваться всеми правдами и неправдами в ситуации, когда каждое напечатанное слово может привести к аресту автора. Это были обстоятельства, которые он не мог игнорировать, даже своим затуманенным мозгом.

Найтли закрыл кабинет и отправился домой. Прогулка в прохладный вечер прояснит голову, и где-то между Флит-стрит и Мейфэром он обязательно поймет, что делать с желанием Лидии выйти замуж по любви и своей постоянной жаждой отведать сладостный вкус поцелуя Аннабел.

Дома в Мейфэре были ярко освещены: везде давались балы, ужины, званые вечера. Найтли шел по улицам, мостовые которых были запружены экипажами, на тротуарах толпились пьяные. Наконец, он добрался до дома, принадлежавшего поколениям графов Харроуби. Здесь жил отец с законной семьей.

Найтли никогда не переступал порога этого дома. Его не звали в отцовский кабинет, чтобы справиться об уроках или наказать. Он никогда не гулял по портретной галерее, не видел портреты дальних предков, чьи имена и истории оставались для него загадкой. Никогда не спал в детской, никогда не лазал по деревьям в саду, никогда не бродил по чердаку. Целая жизнь, которой он никогда не жил…

Если все останется, как сейчас, он никогда не поужинает с братом в фамильном доме. Они не выкурят сигары, не выпьют портвейна, не заключат дурацкие пари, пока леди пьют чай в гостиной. Не обменяются воспоминаниями об отце. И вообще не обменяются ни единым словом.

Если он не заключит выгодный брак.

Если же он и есть Болван… придется разбить сердце Аннабел, чтобы получить доступ в отцовский дом.

В конце концов, это всего лишь поцелуй.

Он пытался убедить себя в этом. Безуспешно.

Это было куда больше, чем обычное соприкосновение губ.

Если он и есть Болван, тогда Аннабел — цена, которую придется платить за исполнение мечты всей жизни.

Какое слабое утешение — знать, что покойная леди Харроуби больше не увидит, как быстро поднимается вверх по общественной лестнице побочный сын ее мужа. Насколько унизительно было бы графине наблюдать явное доказательство измены мужа на таком светском мероприятии, как, скажем, званый вечер. Можно лишь посочувствовать графу Харроуби, которому приходится с возмутительно растущей частотой сталкиваться в обществе с позором семьи.

«Мужчина о городе»

«Лондон таймс»

Аннабел приехала на бал с Джулианой и быстро осталась одна, пока подруга обходила уединенные ниши и другие тускло освещенные места, где обычно прятались скандалы и сплетни.

Аннабел неловко переминалась с ноги на ногу, стоя рядом с пальмой в горшке, и пыталась определить, какой угол отведен для старых дев и не пользующихся успехом барышень. Там найдется местечко и для нее.

Но тут слева донеслись голоса. Разговор ее заинтриговал. Временно забыв о планах провести бал вместе с другими отверженными в состоянии надежд и отчаяния, Аннабел спряталась за высокую пальму и стала подслушивать.

— В нынешние времена в приличные дома пускают всех, верно?

Мужчина, говоривший это, был высоким брюнетом с зачесанными назад волосами и темно-голубыми глазами. Все в нем выдавало аристократа, от идеального покроя фрака до гордой осанки.