– Как их?

– Ну, эти…

– Пидарасы, что ли?

– Вот-вот!

– Ларка, я тебя сейчас стукну!

– Давай-давай! Можешь даже приемом. Он тебя ведь приемам научил, нет разве? Этот твой утопленник!

Нет, все-таки взяли по котлетке, успокоились… Уходят.

Но это всё ля-ля, со скуки разговоры. А вечером сестрам не до утопленника – Лара на крыльцо из дома выходит, Римма ее провожает, осматривает придирчиво. Еще догнала, платье поправляет, последний штрих…

Пацан вслед тоже на крыльцо выскочил, Валерка, остолбенел: куда это мама нарядная такая?

А мама едет с другой мамой знакомиться – вон Конёк уж у калитки на велосипеде ждет.

– Май диа мазер! Май фьючер вайф! Май диа вимен, ай лав ю боус!

Это Конёк женщин друг другу представил, как умел, а он уже умел, научился. И даже в любви им поклялся. Еще в разговорник посмотрел, хотел что-то добавить, но раздумал, не всё сразу.

Сели за стол, пирожки едят. Лара волнуется, мама волнуется, кто первое слово скажет? Никто не говорит… Уже по одному пирожку съели, по другому – и всё молча. Лара за третьим тянется, и мама тоже хочет взять, вдруг аппетит – и тут руки их встретились над тарелкой, пальцы переплелись… И обе уже смеются, смеются, а потом слезы с глаз стирают, ладошками загораживаясь.

В общем, без слов обошлись.

Мама сама Ларе предложила: “Оставайся, поздно уже, вообще, навсегда оставайся. И сынка своего сюда давай, к нам, я как подгадала, на пенсию вышла… Будем жить!”

А Конёк, смущенный, все в разговорник свой смотрел, прислушиваясь чутко.

Нет, поехали, конечно, на ночь глядя, фару зажгли… Лара на раме сидела, притихшая.

– Какая мама у тебя хорошая!

– И ты хорошая, Лара! И я неплохой!

И по колдобинам во тьме ехать весело, когда жизнь впереди! Лара сказала тихо:

– Только не выйдет ничего у нас с тобой, Конёк!

Он не расслышал или сделал вид.

Заплыв Германа. В никуда, в море открытое. Вдруг голос сзади, и кто-то ему машет! Опять Конёк этот, кто же еще! Надо, значит, обратно поворачивать, жалко парня – ведь следом будет плыть, пока не утонет, он такой… Нет, не отделаться от него ни на суше, ни на море – везде Конёк!

Серьезный разговор на суше, пока одеваются.

– Ты еще не понял, кто я?

– Нет.

– Что я засекреченный и за мной ходить нельзя?

– Совсем нельзя?

– Совсем.

– Я так и думал, что у тебя задание.

– И тренер твой думал?

– Не знаю. Об этом не говорили. Мы с ним о боксе.

– Смотри. Ни слова никому.

– Могила.

– Ласты, ласты где обещанные? Не приплыли еще?

– За мной ласты.

– Поверим. А что там за судно стоит?

– Это не судно, плавбаза. Там моя Лара обслуживает иностранцев, у нее допуск.

– Это каких таких?

– Банкеты когда совместные, наши моряки с ихними встречаются. Лару привлекают, она на хорошем счету.

– Лара – официантка, которая с довеском?

– С ребенком. Нехорошо сказал. Шейм оф ю!

– Иностранцы на своем боте или за ними посылают?

– На своем, марку держат. А что, к тебе теперь и подойти нельзя?

– Сам подойду, связь односторонняя.

– Понятное дело.

Пошел, рядом велосипед катит. Оборачивается.

– Какое задание, не спрашиваю.

И сам палец к губам прикладывает: тсс! Ушел.

В тот же день, и часа не прошло, Лара с Риммой на кухню к Коньку влетают.

– Там товарищ сильно капризничает, чай ему не такой, прямо с ног уже сбились! И грубит!

Конёк догадался:

– Чай-анализ?

Знает он, конечно, этого чаевника… Ужас какой привередливый!

В зале Герман за столиком, сейчас опять спросит: “Ласты где обещанные, еще не приплыли? Или уплыли уже?”

Нет, не про ласты речь. Так просто Герман зашел, без причины, вот чайку попить. И на Конька посмотреть при исполнении. Интересуется: “А где ж твоя девушка, которая любимая девушка, познакомь!”

Конёк одной рукой Лару обнимает, другой Римку и выставляет перед Германом: мол, одна из двух моя!

Тот и про чай забыл, смотрит: две одинаковые хохотушки в фартуках и наколках и Конёк в поварском колпаке между ними, вот и догадайся попробуй! Выбирает Римму, а Лариса кричит: “Ошибочка!” И поскорей Конька к себе прижимает, свою собственность, хоть никто не отнимает.

Это таким образом Конёк Герману показал: та, которая у него на шее не висит, свободна! И улыбается хитро, подмигивает, видя, как сквозь суровость и у Германа на лице улыбка проступает.

Конёк рад: а то что ж он все один да один? И Римка одна, когда у сестры счастье? Хорошо, что Герман зашел чайку попить, удачно получилось.

Теперь вместе они: две сестры в эстафете бегут, а Конёк с Германом на пустой трибуне сидят, болеют за них, каждый за свою. Они тоже как братья, оба в усиках, не отличишь.

Сестры пробежали, не переодеваясь, к братьям на скамейку присели, не могут отдышаться. Конёк от избытка чувств вскакивает, вдруг всю компанию обнимает, стискивая головами.

В кино пошли. Журнал “Новости дня”, фестивальный выпуск. Иностранные гости в автобусах, толпы людей на московских улицах… Поль Робсон поет. Лара в бок Конька толкнула: “Ты!” Герман с Римкой не поняли, чего они смеются.

Потом до чего дошло: на полянке в парке в футбол играли, двое на двое, парами. Все детской кучей-малой закончилось, взрослые люди на траву повалились!

Ну и без огорчений не обошлось: там же, в парке, Конёк не смог вслед за Германом с парашютной вышки прыгнуть. Залез уже, инструктор в спину подталкивает, а он никак, шаг последний не может сделать, вдруг окаменел. Герман машет: прыгай! Лара тоже машет: спускайся! А Римка спокойно стоит, интересно ей, что дальше будет?

С вышки слез, на лице отчаяние. Но они его быстро уговорили: не струсил, при чем трусость – не захотел, раздумал!

И последнее, что в парке было, – Герман с Коньком на аттракционе катались, а сестры внизу ждали с запрокинутыми головами, глядя, как братья над ними пролетают с криками. И вдруг они побежали, пока аттракцион работает и Герман с Коньком в своих самолетах. Потом долго их пришлось искать, на аллеях высматривать… Догнали все-таки: что бы это значило, лисички-сестрички, хотели, что ли, от нас скрыться? Нет. А что? Но Лара с Римкой сами не знают что, смеются…