– Просто Пинчук?

– Да, да!

– Трудящийся, спортсмен-боксер? – Конёк улыбался, и вдруг лицо его искривилось. – Так я тебе и поверил!

Обида была столь велика, что Герману стало совсем уж невыносимо.

– Ладно, я скажу. Но молчок?

– Могила.

– Опять могила? А хромому?

– Клянусь.

Как же не сказать, если поклялся? А что сказать?

– Я, друг, это… туда собираюсь!

– Куда?

Герман показал на небо:

– Туда.

– К ангелам, что ли?

– Видишь звезды?

– Вижу.

– Ну вот.

– Что – вот? Дальше… Замолчал!

А что дальше? Герман сам бы хотел знать… самому интересно стало.

– Нас десять человек, мы рассеяны по всей стране и законспирированы… Конспирация, понимаешь?

– Да.

– Встреча в Кустанае, есть такой город на свете… Там комиссия – выберут из всех самого достойного, он и полетит!

– Поэтому плавание?

– Догадался! Да, Конёк, подготовка по индивидуальной программе.

– Ну-ну. И на чем же полетит самый достойный?

– А в ракету посадят. В этом году спутник запустили, потом животное отправят, кошку какую-нибудь или собаку, а потом…

– Человека! – выдохнул Конёк.

– А потом каждый год будем летать, как в автобусе ездить! И, Конёк, на Луну! Человек высадится на Луну, это будет! – вдруг закричал Герман и сам удивился, что закричал.

А Конёк сказал тихо:

– Ты.

– Что – я?

– Это будешь ты, Герман.

– Да?

– Уверен.

И Герман сам чуть вместе с Коньком не поверил. Что тут, смеяться, плакать? Стояли посреди улицы, усики к усикам, клеши на ветру хлопали. То ли рассвет, то ли сумерки, снег с дождем…

Ворота заводской проходной распахнулись, толпа повалила со смены, Конька с Германом проглотила, еле друг друга нашли, две белые вороны.

– Связь односторонняя.

– Шуарли.

– Как понимать?

– Понимать, что я понимаю, – объяснил Конёк, глядя вслед Герману, который уже уходил. Но еще спросил, ему важно было: – А язык английский? Если, допустим, человек знает английский?

Герман обернулся:

– Это очень хорошо, друг. Будут международные экипажи, обязательно.

– А если еще язык, другой?

– Если человек полиглот?

– Вот именно.

Герман, прощаясь, поднял вверх большой палец.

– Полиглот уже летит!

И всё, пропал он, как испарился… А Конёк и не ищет Германа – связь-то односторонняя… Но ждет, ждет – все в закуток в ресторане выбегает, высматривает из-за занавески. Вдруг усики мелькнут?

Лара с подносом мимо проплывает, зато Римма заглядывает.

– Уж полночь близится, да, Виктор?

– Да, Римма.

– А Германа всё нет!

– А его и нет.

– Так и тебя нет, дорогой.

– А где же я?

– Не знаю. Не установлено.

– Вот он я! Вот! Вот! – Конёк даже с головы колпак срывает, чтобы Римма его увидела.

Она головой качает:

– Нервы!

– Да. Извини.

– Ладно. Скорей бы в Москву.

– А что в Москве?

– Учиться пойдешь. На дипломата.

– Что-то новенькое.

– Это для тебя. Ты будешь послом, знаешь где? Не знаешь – в Бразилии! Вот чем всё кончится, Виктор.

– Что – всё?

– Ну, котлетки твои! Так и будет.

Так и будет, раз говорит. Но пока котлетки.

– Горят! – спохватывается Конёк и убегает. Ничего, конечно, не горит, он без дела на кухне стоит, от планов передыхая.

Кирыч к дому подъезжает, и, странное дело, тарахтелка его не заглохла, работает хоть бы что. Сразу Коньку вопрос прямой в лоб:

– Где он?

– Кто?

– Он. Знаешь.

– Да.

– Что – да?

– Знаю. Поехали, покажу.

– Издеваешься?

– Поехали, поехали!

Конёк велосипед выводит:

– Догоняй, Кирыч!

Налег на педали, Кирыч его не отпускает, за спиной тарахтит. В лес заехали, останавливаются… Конёк показывает:

– Там.

– Где?

– По тропинке иди, не ошибешься.

– А ты?

– А я тебя навел.

– Понятно. Оставайся, – разрешает Кирыч и с дороги в лес идет.

– Кто еще в шалаше прятался, Кирыч?

Наставник обернулся, погрозил Коньку. И за деревьями скрылся.

А Конёк – сразу к тарахтелке. Свинтил с бака крышку, велосипед перевернул – и потек в травку бензин, потек!

Отъехав, на ходу обернулся: Кирыч на лесной дороге со своей тарахтелкой, которая теперь не тарахтелка… Куда ж он теперь на хромой-то ноге? Жалко инвалида.

Домой когда приехал, такую картину застал: Герман перед мамой его на коленях, уткнулся ей в живот и плачет! Мама на стуле сидит и голову его гладит, утешая, у самой слезы на глазах!

Да что ж это такое? А такое, что Герман пьян. Как свинья!

Конёк слышит: “Запутался… Что мне делать?”

Что еще говорит, не разобрать, язык у Германа заплетается. А как увидел Конька, началось.

– Какой сын у вас! Таких… таких нет на свете!

Хвалит Конька, кричит… Насилу спать уложили, кое-как до койки дотащив.

Среди ночи будит Конька, трезвый.

– Поговорим?

– Спи, ладно. Со мной тоже раньше бывало. Спи.

Лег, опять Конька тормошит:

– Друг!

– Не налью, не проси.

Не выпить ему – поговорить!

Что рассказывает? Так, ничего особенного: отбывал в Кустанае, сел ни за что, за драку, а на самом деле – за длинный язык, острил много и не к месту, главное…

Спи, друг, ложись спокойно, каждый второй через зону прошел, нашел чем удивить… Я вот тоже… на нарах побывал, один добрый человек снял!

Нет, не ложится, опять над ухом: о каком-то Валерке, с которым сидел, тот был политический. Бокс, английский и много другого чего – от Валерки… Да всё от него, на мир по-другому взглянул, глаза открылись! И вот они бежать сговорились, потому что ведь все равно новые срока добавят! Умирать, так с музыкой!