Да и он ни с кем не целовался с той вечеринки (я надеялась). А если я не заболела, то и он никогда не узнает. Кроме того, очевидно, что он просто хотел забыть о нашем небольшом романе. Черт возьми, он даже говорил о смене работы. И с тех пор я старалась слишком долго не смотреть на него, не стоять слишком близко или не показать, что я не покончила с этим так, как он.

Потому что, как бы плохо все ни было, было бы гораздо хуже, если бы он уехал насовсем.

Да. Я расскажу ему, если мне придется. Нет необходимости заводить разговор, если никакой проблемы не было.

Я извинилась, попрощалась с Эриком и Гарриком. А затем я снова стала притворяться. По крайней мере, мое образование мне немного пригодилось, даже если я никогда больше не смогу его применить. Оно научило меня лгать.

* * *

В последний учебный день перед весенними каникулами, я проснулась обессиленная, и мне было так холодно, что я надела свитер на занятие Гаррика, несмотря на то, что в Техасе уже была весна. Все было вполне очевидно, или должно было быть, но я была так занята, стараясь пережить этот день и дождаться каникул, что позабыла про свою тревогу.

Гаррик отпустил нас рано, но перед этим сказал:

— Извините, ребята, что даю вам на каникулы домашнее задание, но когда вы вернетесь, я хочу от вас четкий план того, что вы будете делать 23 мая. Для тех из вас, кто не смотрит в календарь, напоминаю, что это будет следующий день после вашего выпускного.

У меня за спиной хихикнул Дом:

— А быть все ещё пьяным с предыдущей ночи считается окончательным планом?

У меня даже не хватило сил закатить глаза.

— Некоторых из вас я увижу сегодня вечером на репетиции, а остальным — отличных весенних каникул! Не попадите в тюрьму, не женитесь, не делайте ничего в этом духе! Всем счастливо.

Мне кажется, прозвучали аплодисменты, но моя голова была немного неясной. Я собрала свои вещи и решила, что мне сегодня не так уж и необходимо идти на оставшиеся занятия. Я должна пойти домой и вздремнуть. Вздремнуть звучало хорошо. Когда я посплю немного подольше, мне станет легче.

Ковыляя к двери, я почувствовала головокружение.

Я и не осознавала, что все уже ушли, пока мы с Гарриком не остались одни, и он не спросил:

— С тобой все хорошо, Блисс?

Я кивнула. Казалось, будто у меня голова была набита хлопком.

— Просто устала, — сказала я ему. Я говорила довольно внятно, чтобы убедиться, что мой ответ прозвучал старательно нейтрально, а не убого или злобно. — Но все равно спасибо. Хороших каникул!

Мой голос звучал где-то далеко, и мне понадобились все силы, чтобы выйти из дверей и добраться до машины.

Поездка домой оказалась загадкой. Определенно, вождение машины было, но я не помнила улиц или даже того, когда поворачивала руль. Но вот я очутилась перед своей квартирой, так близко к своей кровати.

Мне хотелось упасть прямо в нее, но моя невротическая потребность вешать календарь рядом с постелью напомнила мне, что сегодня вечером у меня репетиция. Я поставила будильник на 17.00, чтобы у меня было время по-быстрому приготовить ужин, а второй — на 17.05 на тот случай, если я случайно выключу первый. А потом кровать сомкнулась вокруг меня, и я провалилась в забытье.

Несколько минут спустя, мир вокруг меня закричал, и он был таким громким, что я попыталась прижать ладони к ушам, но они мертво и безжизненно лежали по бокам. Я сглотнула, и мой язык будто проткнули иголками, а горло горело, как обветренные губы.

А чтобы перевернуться, казалось, нужно было сдвинуть горы.

Часы показывали 17.45.

Я моргнула и посмотрела еще раз.

17.45.

Мир продолжал кричать, и, наконец, наконец, я подняла руки и нажимала на будильник, пока звон не прекратился.

Я снова сглотнула, но мой язык казался слишком большим. Слюна обжигала, как кислота.

В полубессознательном состоянии я снова посмотрела на часы. Я уже опаздывала. Репетиция начиналась через пятнадцать минут. Как-то… не знаю, как… мне удалось вытащить себя из постели. Ноги дрожали, будто пол был лодкой, а под ним — море. Мне нужно было кое-что сделать… Я знала это, но не могла думать ни о чем, кроме этого неотступного ощущения, что я что-то пропустила. И было так холодно, где мое пальто? Мне нужно пальто.

Завернувшись в какие-то теплые вещи, что смогла найти, я, пошатываясь, вышла к машине. Через секунду мир перевернулся, как ребенок, который отказывается сидеть спокойно. Я вытянула вперед руку, чтобы удержаться на ногах, но мне не за что было ухватиться, поэтому я раскинула руки в стороны. Я не упала, но едва удержалась на ногах. Я уставилась на землю. Я так устала. Разве было бы плохо оказаться там? На земле?

Однако было так холодно. Мне действительно нужно пойти внутрь, если я хотела прилечь… или залезть в машину. У меня есть время на то, чтобы вздремнуть в машине?

Я встряхнула головой, пытаясь прогнать туман, и что-то ужасное загрохотало у меня в голове. Больно. Боже, так больно. Я прижала к ней руки, пытаясь понять, почему, и снова сглотнула, отчего меня снова пронзила боль. Все болело. Все.

Я больше не могла стоять. Стоять было слишком тяжело. Я была уже почти на земле, протянув к ней руки, думая, что асфальт у щеки будет теплым, когда что-то поймало меня сзади.

Я продолжала тянуться, но меня поймали, как рыбу, болтающуюся на крючке.

Я начала плакать, потому что у меня раскалывалась голова, а горло сдавило как железом. Мне все еще нужно было пальто, мне не хотелось быть рыбой и хотелось спать.

Спать.

Кто-то говорил мне, что со мной все будет в порядке. Крючок исчез, моя подушка снова меня удерживала, и мне, должно быть, все приснилось.

Спать.

Я сплю и вижу сны.

* * *

Что-то зажужжало. Я подумала о пчелах. Я летала с пчелами.

— …Будет в порядке. Я не могу сказать, насколько плохо, но у неё определенно лихорадка. Она без сознания. Мононуклеоз, да. Я должен отвезти ее в больницу? Вы уверены? Уверены. Ладно. Да. До свидания.

Я вытянула руку. Слишком много было слов. Пчелы не должны говорить. Это бессмысленно. Где я?

— Где? Ох, — простонала я, потому что все еще болело, даже после сна. Моя рука нащупала что-то. Или что-то нашло мою руку. И оно было теплым. А я замерзала. Я вздохнула. Тепло коснулось моей щеки, и я прижалась к нему, желая большего.

— Так холодно, — сказала я теплу.

А потом тепло ответило, низко и мягко:

— Я не знаю, что делать.

Я схватилась за тепло, удерживающее мое лицо, и попросила:

— Ещё.

Потом тепло ушло, несмотря на то, что я пыталась его удержать. Мимо меня пронеслось легкое дуновение, и я задрожала, задрожала, задрожала. Я плакала, и слезы были похожи на ледяные реки.