Это большое помещение, слабо освещенное, — чтобы внушать присутствующим должное почтение, если не благоговение. Все стены украшены изображениями на разные темы. «Членам нашего священного тела» — то есть каждому — Волиенадне, и Волиендесте, и планетам ВЭ 70 (Мейкен) и ВЭ 71 (Словин) — отведена своя стена. Волиенадна, например, представлена снежными бурями и льдом, а также счастливыми шахтерами во главе с Колдером. Над всем помещением выгибается сводчатый потолок, разрисованный сценами благодеяний Волиена, персонифицированного в облике Донора, Кормильца, Советника, а вокруг него — «члены» в признательных позах. Но Мейкен и Словин, только что сбросившие «ярмо» Волиена, прислали делегации, чтобы те закрасили соответствующие этим планетам стены, однако сделано это было в спешке, и теперь зал производит безобразное впечатление какой-то незаконченности. Они также забрызгали краской улыбающиеся лица «волиенов» на потолке.

Вот в каком интерьере начались сегодня судебные прения.

Присяжные Грайса сидели по одну сторону от судьи, в ложе на высокой платформе. В целом их настроение было даже более непристойным, азартным, чем то, какое охватывает часто граждан в предкризисные периоды, одеты они были кто во что и в целом производили впечатление веселого цинизма. Когда их опрашивали одного за другим, стало ясно, что далеко не всех волнует это дело. Примечательно, что одна здравомыслящая и привлекательная молодая женщина делала попытки отнестись к делу ответственно. Возле них вертелся Инсент, пытаясь настойчивыми взглядами и улыбками создать у них впечатление серьезности иска. Он присутствовал в официальном статусе адъютанта Грайса. Возле него терся Кролгул, который, когда несчастный Спаскок обратил внимание на его присутствие и выразил свой протест, просто облачился в мантию судебного чиновника таким образом, чтобы высмеять поведение защитника, и тут же обратился к несчастному с единственным, почти ласковым вопросом: «Шпион?»

Грайс, вместе со Стилом, разместился на платформе прокурора.

На скамьях для публики собралось около сотни горожан.

В роли судьи выступал Спаскок, который небрежно объявил заседание суда открытым, предварительно с хмурым сарказмом осмотрев перепачканный потолок и две стены с грубо закрашенными прежними «членами» Волиена.

— Одну минуточку, — потребовал Грайс, — а где же ответчик? — Действительно, на той стороне зала, где полагалось сидеть ответчику, была пустая платформа и несколько пустых кресел.

— Поскольку оказалось невозможным решить, кто или что такое Волиен… — протянул Спаскок и позволил себе улыбнуться, когда Кролгул указал на потолок, на котором лица «волиенов» все до одного были заляпаны белой краской.

— Волиен — это тот, кто давал обещания своим гражданам, в своей Конституции, — сказал Грайс.

— Это так! Это верно! — послышалось со скамей публики, и энергия этих возгласов заставила каждого присутствующего внутренне собраться. Что касается присяжных, они хмуро обводили глазами аудиторию; ибо явно были настроены «посмеяться».

Донеслось ворчание одного-двух голосов:

— Ну, если дело пойдет всерьез, это будет одна скука. Я смоюсь. — И все в таком роде.

Все однако остались, похоже, под влиянием молодой женщины, статус которой среди присяжных был тут же легализован — ее выбрали председателем жюри присяжных.

— Ну ладно, вперед, Грайс! — провозгласил Спаскок. — Каков первый пункт «Обвинения»? Давай, изложи свои претензии!

— Я обвиняю Волиен в том, что я не получил — а я на настоящем суде представляю всех граждан Волиена — существенных знаний, касающихся нашей главной человеческой сущности, каковые сведения могли бы дать нам возможность избежать определенных ловушек, куда мы вполне реально можем попасть и…

(При сем прилагаю для вас экземпляр «Обвинения».)

Грайс все это прочитал вслух — согласитесь, документ нельзя назвать незначительным, — твердым сильным голосом, поднимая глаза при ключевых словах, чтобы взглянуть на присяжных, которые молчали, придавленные перспективой серьезного, а не развлекательного зрелища.

Женщина, которую звали Аритамея, как только ее избрали председателем жюри присяжных, приняла материнский покровительственный вид и теперь едва сдерживала раздражение.

Наконец Спаскок спросил:

— И все это — твое первое обвинение, так? Отлично, где же твои свидетели?

Грайс тут же сделал знак Инсенту, который, в свою очередь, сделал знак в сторону закулисья, и служитель суда вкатил столик на колесиках, нагруженный огромным количеством книг — там было не меньше ста пятидесяти томов.

— Вот мои свидетели.

Наступило долгое мрачное молчание. Спаскок смотрел со своего трона вниз на кучу книг, присяжные разглядывали «свидетелей» скептически, а со скамей публики донеслись громкие вздохи.

— Вы предполагаете, что мы должны прочитать все эти книги? — спросил Спаскок со слабым сарказмом, обязательным в такие минуты, когда вершилось правосудие.

— Вовсе нет, я сам подведу итоги.

Стоны раздались в зале — от одного края до другого.

— Прошу соблюдать порядок, — сделал замечание Спаскок.

— В нескольких словах, — успокоил собравшихся Грайс. — Это вполне реально. Тема не трудна для понимания и не затемнена… Я могу продолжать? Отлично. Человек как животное, недавно эволюционировавшее из стадного образа жизни, из групп в пределах стада, стаи, отрядов и кланов, не может теперь существовать без них, и легко заметить, что он стремится найти для себя группу и вступить в нее, неважно, какая это группа, потому что он…

— И она, — подсказала Аритамея.

— …И она должны быть в группе. Когда молодое животное — прошу прощения, особь — покидает семейную группу, он или она ищет другую. Но особи не сказали, что же такое она ищет. Ее должны были проинформировать: «Ты будешь метаться в поисках группы, потому что без нее тебе будет некомфортно, потому что ты не можешь отречься от миллионов В-лет эволюции. Ты ищешь вслепую, и ты должен знать, что, оказавшись в группе, будешь вынужден вертеться вместе со всей группой, чтобы группа была цельным единством, примерно как рыба не может отказаться подчиняться движениям своей стаи или птица — подчиниться схеме, отработанной ее стаей». Эта особь совершенно не вооружена, не имеет защиты и может быть проглочена целиком каким-то набором идей, которые никак не связаны с реальными данными о движущих силах общества. Эта особь…

Аритамея спросила, пояснив сначала, что добивается всего лишь точности в выражениях:

— Одну минутку, дорогой, но не хотите ли вы сказать, что молодые люди любят общество своих сверстников?

— Да, если желаете выразить эту мысль такими словами, — сказал Грайс, показывая всем своим видом, что, по его мнению, она не дотягивает до ожидаемого уровня.

— Но ведь это общеизвестно, верно ведь, милый? — заявила женщина и достала вязанье.