Трудно было сказать, что Францевич опечален. Он пребывал в глухом отчаянии. Не надо быть мастером психологики, чтобы это заметить.

– Даю слово: ключа у меня нет, пароль неизвестен, – сказал Ванзаров, чтобы взбодрить коллегу. Но это несильно помогло.

– Да, конечно… – проговорил он. – А где сам Маверик? Когда услышим историю его чудесного спасения?

– Могилевский засунул пациента и не отдает, пока не вылечит, – ответил Ванзаров. – Куда больше меня интересует, что хочет сообщить нотариус… Не находите?

Словно нарочно, мимо номера прошел Игнатьев. Он прижимал к груди кожаную папку. Францевич ничего не ответил.

Записная книжка Г. П.

Дорогая Агата, наконец я снова вернулся к моим запискам. Долг перед вами заставляет меня находить время, чтобы оставлять заметки, в которых сохраняется горячее дыхание быстро уходящего времени. Начать с того, что утром нас «обрадовали» великолепным известием: мы отрезаны от внешнего мира. Хорошо, что вообще не погребены под снегом. Считаю это малой жертвой неистовству русской природы. Не скрою: это положение чрезвычайно выгодно для моего расследования. Подозреваемый не сможет исчезнуть, некоторое время он будет под моим полным контролем. Не сомневаюсь, что мне хватит времени довести дело до конца.

Пока же я воспользовался маленькой оплошностью этого Ван Зарова. Как вы помните, этот цепной пес не отходил от номера мистера Маверика всю ночь. Кажется, я писал вам об этом. После завтрака, когда все господа остались проводить время в курзале, я постарался незаметно скрыться. Это вполне мне удалось. Я быстро дошел до пансиона, благо долго ходить в моих ботинках по снегу все же утомительно. В пансионе было пусто. Был большой соблазн заглянуть в комнату Веронина. Как вы помните, замки для меня не являются препятствием. Однако что-то подсказывало мне, что для такого решительного шага еще не пришло время. И я поднялся к себе в бельэтаж. Каково же было мое удивление, когда я нашел номер Маверика открытым и без охраны. Такого шанса нельзя было упускать.

Я вошел, как тень, и, стараясь ничего не трогать, изучил все, что там находилось. Чтобы не утомлять вас, дорогая Агата, лишними деталями, скажу лишь, что мистер Маверик по-настоящему богат. Мне кажется, ему не составило труда проиграть сумму вдвое большую. Это открытие стало для меня неприятным сюрпризом. Оно полностью нарушило мою стройную версию, в успехе которой я не сомневался. Теперь все становится несколько сложнее и запутанней. Пока не могу вдаваться в детали, они еще не вполне оформились в моем сознании. Могу лишь сказать, что некоторые улики, обнаруженные мною в комнате, могут свидетельствовать, что афера выходит далеко за пределы продажи одной украденной вещи. Тут происходит что-то такое, чему пока я не могу найти объяснение. Все, что казалось мне однозначно простым, теперь заставляет смотреть на себя совсем под другим углом.

Быть может, мое частное задание выльется в расследование, которое получит европейскую огласку. Конечно, вы уже будете это знать теперь, когда держите в руках эти мои записки. Передо мной же пока стена тьмы. И, судя по часам, мне надо чрезвычайно поспешить. На этом пока заканчиваю. Простите, дорогая Агата, мою…

Шторы подняли. В открытые окна лился солнечный свет празднично и весело. Поле карточного боя обрело мирный вид. Теперь гостиная казалось скучным и тихим уголком, про который и подумать нельзя: здесь спустили целое состояние. Господа расселись широким полукругом. Стулья, вынесенные для турнира, доктор предусмотрительно вернул обратно. Стол под зеленым сукном не трогали. За ним возвышался, на сколько хватило негероического роста, нотариус. В руке он держал часы, золотая цепочка от них убегала в кармашек его жилетки. Игнатьев был строг до невозможности. Никто не посмел ему мешать следить за бегом секундной стрелки.

– Время вышло! – Крышка часов захлопнулась, нотариус обратился к Могилевскому: – Прошу сообщить, где сейчас находится мистер Маверик и в каком состоянии пребывает.

– Я уже сказал: он болеет, к нему нельзя, – ответил доктор, попавший в безвыходное положение. Врать он больше не мог, а Ванзаров, как нарочно, не реагировал на знаки и принципиально не смотрел в его сторону.

– В таком случае я вынужден объявить его мертвым…

Пролетел шорох, который бывает в театре, когда зал переживает внезапное обстоятельство в пьесе: то Отелло душит Дездемону, то Джульетта травит себя ядом.

Но Игнатьев не закончил.

– Предупреждаю вас, господин Могилевский, о неотвратимой ответственности как лица, наделенного полномочиями.

– Да что ж такое-то! – простонал доктор.

– У меня имеются точные указания, как следует поступить в случае смерти моего доверителя. Если мистер Маверик жив, но вы это скрываете, а я разглашу содержание послания, исходя из условий моего доверителя, которое обязан огласить только по его кончине, вас привлекут за разглашение тайны наследования. Свидетели – все присутствующие. Вам достаточно ясна ответственность, которая лежит на вас?

Могилевский в немом отчаянии искал ответа у Ванзарова. Тот, как нарочно, изучал снега за окном.

– Повторяю последний раз: вам понятна ваша ответственность?

– Понятна, – проговорил доктор, смирившись с участью.

– В таком случае подтвердите при свидетелях, что мистер Маверик мертв…

– Да, он умер сегодня ночью…

Веронин неподвижно смотрел в одну точку. Лилия Карловна вцепилась в локоть Дарьи Семеновны так, что племянница морщилась от боли. У Навлоцкого отвисла челюсть. Меркумов следил с неотрывным интересом, как за великолепным спектаклем. Быть может, в голове у него рождалась пьеса для бенефиса. Супруги Стрепетовы обменялись многозначительными взглядами. Камердинер Лотошкин, который тоже был позван, не выказал ни большой печали, ни радости, ему, кажется, было все едино: что тот хозяин, что этот, какая разница. Не меньшее равнодушие демонстрировал месье бельгиец, хоть глазки его отчаянно бегали, наблюдая сразу за всеми. Зато Францевич не был готов к известию, как ни старался, но скрыть растерянность ему не удалось. Только Марго оставалась загадкой. Ванзаров не мог надежно понять, что творится в ее душе. Или не захотел.

– Благодарю вас, – сказал Игнатьев. – В таком случае я обязан исполнить волю моего доверителя.

Поставив на бок кожаную папку, он сорвал пломбу-печать, которая держала медный замочек, и раскрыл клапан. Нельзя было увидеть, что находится внутри папки. Игнатьев вынул лист бумаги, сложенный вдвое и скрепленный сургучной печатью. Целость печати была показана всем. После чего она была взломана. На зеленое сукно посыпались коричневые крошки. Нотариус развернул лист и поправил очки на носу.

– Завещание подданного Северо-Американских Соединенных Штатов мистера Маверика Джона, ранее именуемого в российском подданстве Кторовым Петром Ивановичем… – он сделал паузу и оглядел публику. Публика затаила дыхание… – Данное завещание составлено мною в здравом уме и твердой памяти в личном присутствии декабря первого числа, года 1901-го. Оглашение сего завещания требуется в случае моей смерти и поручается нотариусу, господину Игнатьеву Владимиру Петровичу. Для оглашения первой части завещания вскрыть тотчас же конверт за цифрой один…