Потомственный парижский палач Анатоль Дейблер со своими подручными с трудом уложили могучее тело казака на горизонтальную скамейку под косой сорокакилограммовый нож — «барашек» — орудия казни. Голову закрепили двумя досками с выемками. Скользящий нож в пазах, поднятый веревкой на трехметровую высоту, терпеливо ждал…

Последними словами Павла Горгулова перед казнью были:

«Россия, моя страна!»

Дейблер подошел к рычажному механизму, снял защелку, удерживающую нож, и он полетел вниз…

Цинковый гроб с телом и головой Горгулова был отдан его жене, швейцарской подданной Анне-Марии Генг.

Французы, как и представители судебных систем других стран, таких как Шотландия, Ирландия, Великобритания, Германия, Швейцария и Италия, считали, что гильотина является более гуманным способом казни, чем сожжение на костре, повешение, четвертование.

Гильотина обеспечивала мгновенную, без мучений смерть…

* * *

Выстрел Горгулова и его казнь в Париже часто обсуждались в белоэмигрантской среде. Версий выдвигалось много и разных, порою диаметрально противоположных. В руководстве РОВС боялись санкций со стороны местных властей, так как в печати раздувалась тема принадлежности убийцы к Белому движению. Упоминались его связи с антисоветчиком — террористом Борисом Савинковым в Минске. Некоторые белые офицеры считали Горгулова агентом НКВД.

Русский поэт серебряного века, литературный критик и мемуарист Владислав Ходасевич в статье «О горгуловщине» так описывал творчество казненного:

«Горгуловская бессмыслица по происхождению и значению ничем не отличается от бессмыслиц, провозглашаемых (именно провозглашаемых — пышно, претенциозно и громогласно) в других сочинениях того же типа. Форма и содержание этих бредов, по существу, безразличны… О, если бы дело шло просто о сумасшедших! К несчастью, эти творцы сумасшедшей литературы суть люди психически здоровые. Как и в Гогулове, в них поражена не психическая, а, если так можно выразиться, идейная организация. Разница колоссальная: нормальные психически, они болеют, так сказать, расстройством идейной системы. И хуже и прискорбней всего, что это отнюдь не их индивидуальное несчастье. Точнее — не только они в этом несчастье виноваты. В них только с особой силой сказался некий недуг нашей культуры…

Настал век двадцатый. Две войны и две революции сделали самого темного, самого уже малограмотного человека прямым участником величайших событий. Почувствовав себя мелким, но необходимым винтиком в огромной исторической мясорубке, кромсавшей, перетиравшей его самого, пожелал он и лично во всем разобраться. Сложнейшие проблемы религии, философии, истории стали на митингах обсуждаться людьми, не имеющими о них понятия…

На проклятые вопросы в изобилии посыпались проклятые ответы. Так родилась горгуловщина — раньше Горгулова. От великой русской литературы она унаследовала лишь одну традицию, зато самую опасную: по прозрению, по наитию судить о предметах первейшей важности…

Мыслить критически эти люди не только не в состоянии, но и не желают. Любая идея, только бы она была достаточно крайняя, резкая, даже отчаянная, родившаяся в их косматых мозгах или случайно туда занесенная извне, тотчас усваивается ими как непреложная истина, затем уродуется, обрастает вздором, переплетается с обрывками других идей и становится идеей навязчивой. Тяжело сказать это — но, кажется, горгуловская «идея» наполовину вышла из блоковских «Скифов». Если бы Блок дожил до Горгулова, он, может быть, заболел бы от стыда и горя».

* * *

Итак, и белые, и красные в первые дни теракта, следствия и суда над Горгуловым молчали — выжидали. Интересно было услышать его признания. И только когда он выдохнул свою правду, ради которой пошел на гнусное преступление, они облегченно вздохнули. Теперь можно было его крыть и справа, и слева.

Многие французские газеты на первых страницах дали заявление эмигрантской казачьей верхушки, в котором искренне говорилось:

«Мы, кубанские казаки, многие из коих пользуются гостеприимством Франции, вместе с другими русскими людьми особенно остро чувствуем всю гнусность этого подлого убийства, так как убийца назвал себя кубанским казаком».

Они намекали на то, что настоящий казак Павел Горгулов погиб на фронте, а этот двойник не кто иной, как агент ГПУ, как говорится, «без роду без племени».

Но как он мог стать сексотом ГПУ, если открыто призывал «вырезать большевиков и евреев», — логически не вяжется. Он считал себя просто снобом — неудачником.

Очевидец тех событий, журналист — белоэмигрант Лев Любимов запечатлел убийцу после задержания таким:

«Изуродованное русское лицо, русский выговор. А в глазах, едва видных из-под кровоточащих отеков, — мелькающая быстрыми вспышками глупая, безумная, жуткая гордость. Выше ростом державших его полицейских, он стоял передо мной, словно какое-то чудовище, грозно и неумолимо наседающее на всех нас, слушающих его в оцепенении».

Это тоже Париж с отголосками неутихающего идеологического «каляевского» брожения в затуманенных мозгах русской эмиграции в результате большевистской революции, в одночасье превратившей Россию из монархической империи в непонятную советскую республику, которой еще предстояло утверждаться в роли мировой державы.

И тоже одна из тайн серебряного века.

Новая власть, чтобы обезопасить себя от рецидивов контрреволюции — своеобразной реакции свергнутого класса на происшедшую социальную революцию по реставрации или сохранению порушенного политического строя, защищалась всеми доступными ей методами, средствами и силами. В «Обращении ВЧК к трудящимся о борьбе с врагами Советской России» говорилось:

«Октябрьская революция свергла иго капитала… В борьбе с рабочим классом агенты империалистических стран распространяют и сеют панику среди населения как в России, так и во всей Западной Европе… Агенты буржуазии и их прислужники, господа с.-р. и меньшевики, призывают нашу Красную Армию сложить оружие и прекратить защиту социалистического Отечества. Играя на руку врагам трудящихся, они призывают железнодорожных рабочих к забастовкам и к прекращению подвоза продовольствия к голодающим центрам. Подкупленные агенты буржуазии пытаются взрывать мосты, поджигать склады, уничтожать пути, чтобы, увеличив разруху, усилить голод и тем поднять малосознательные массы против Советской власти.

Они пытаются проникнуть в ряды Красной Армии, чтобы помешать отправке частей на фронт и ослабить фронт революции.

Но рабочий класс России, напрягая усилия для последней и усиленной борьбы, сумеет отличить клевету от истины, и все защитники Советской власти будут бдительны и осторожны и сохранят твердость духа.

Пусть помнят враги Советской власти, что великодушие восставшего рабочего класса может быть исчерпано и карающий меч революции может опуститься на головы изменников и всех пособников контрреволюции.