— След взяли. Видишь?

— Вижу.

— Разговор продолжай. Соскучал по беседе.

— А напарник?

— Он «Дом-2» смотрел.

М-да, тут не позавидуешь. Правда, знавал я людей, которые и журнал «Дом-2» выписывали, и читали на полном серьезе.

— Ну, так у казахов соседи спокойные.

— Особенно китайцы. Очень спокойные. Только споткнись.

— Зато у вас чеченцев, например, нет.

Он хмыкает чуть не в голос:

— К нам их сослали. Всех. С мужчинами. Наши мужчины на фронте были. Чеченцы стали свои порядки устанавливать. Наши их поставили на место быстро.

— Это как, интересно?

— Просто. Подъезжает к смелому чеченцу мальчонка на лошадке. Аркан на шею и в степь. Выживет — задумается. Не выживет — пишут, что сбежал. Милиция тоже казахи. Горцы в степи непривычны. Сбежал, заблудился. Шакалы объели. Потом наши мужчины вернулись. Тихие были чеченцы. А ваших потом сотнями резали. Никто ничего не сказал. Нет у вас нации, и националистов нет.

— Нацисты же есть. Да и националисты тоже…

— Националисты? Где тогда их партия? Газеты? На выборы они шли? Смешно. Да ваших националистов трое соберется — не договорятся.

— Ну, прямо.

— Что ваши встали? Видишь?

— Вижу, но что встали — не пойму. Опять пошли.

— Так вот не договорятся. Потому как один считает, что русские — только православные. Другой — что только язычники. А третий — вообще коммунист.

— А нацисты?

— Нет русских нацистов. Нацисты ваши русских ненавидят. Немцев боготворят. Третий рейх. Какие же они русские нацисты? Опять смешно. Учился я в Германии. Не за что немцев боготворить.

— Непростой ты пулеметчик.

— Люди все непростые.

— И твой напарник?

— И мой тоже. В дураке все непонятно. Чего простого?

— Слушай, а ты кем работал?

— Философию преподавал, — невозмутимо говорит казах.

— Сочувствую. Когда философу поговорить не с кем — это тяжко.

— Я не философ. Я только ее преподавал.

— Ну ладно. А как тогда скинхеды?

— Гопники. Организации нет. Финансов нет. Оружие — ножи. Пока они ерундой занимаются, диаспоры спокойно занимают командные высоты. Власть берут. Финансовые потоки седлают. Берут силу, контроль. Только в газетах шум — на это гопники и годны. Страшный русский фашизм.

— То есть ты их не боялся?

— Чего бояться? Ножом я владею хорошо. Опыт есть. А были бы уличные бои — я пулеметчик. А они в армии не служат, откуда им тактику знать. Несерьезно. У Гитлера в партии почти все фронтовиками были. Те да! Были силой.

Неожиданно оживает рация. Голос Николаича приказывает положить на лед пару ракет — сразу за «Летучим голландцем». Первой мажу, и она булькает в темную воду, не успев толком загореться. Вторая и третья рикошетами прыгают по льду. Тут же начинается стрельба, и мы слышим, как там сыплются стекла.

Напряженно всматриваюсь в темную глыбу плавучего заведения, оформленного довольно аляповато в виде старинного судна. Неожиданно оттуда на лед сваливается крупная туша. Не успеваю ничего сказать, а пулемет оживает, лупя туда экономными короткими очередями. Вижу в окулярах брызги льда, туша дергается, но ползет к кромке льда.

— «Старшой», видим цель с обратной стороны дебаркадера или как там его.

— Принято.

Три фигурки бегут в сторону по набережной и останавливаются как вкопанные, как только замечают ползущее тело. Хлопают выстрелы.

— Обойму давай!

Спохватываюсь. Я же за второго номера! Хватаю из короба своеручно снаряженную обойму и вщелкиваю ее в бронзовый приемник. Лязгает затвор. Пулеметчик со счастливой улыбкой молотит и молотит.

— Патронов не жаль? Эй?

— Это уйти не должно. Любой ценой. Иначе придут другие следом. Нельзя.

Логика в этом есть. Вторая обойма пустая. Вываливается с другой стороны пулемета. Звякает, упав вниз. Я наготове, и третья идет стык в стык со второй. Но на девятом выстреле пулемет замолкает. Три коротких очереди было. По три патрона.

— Сделано. Сейчас пойдут смотреть — бинокль возьми.

Да, вижу, что наши по льду добрались до туши.

* * *

Виктор давно не чувствовал себя таким замудоханным. Кисло было и то, что мысли в голове крутились всякие, но в основном неприятные.

Когда он делал схрон и склады в глухомани, все рисовалось совсем не так. Послушная Ирка, он, героический и всезнающий, вооруженный до зубов информацией и знаниями. Теперь ему казалось, что если кто в их паре Пятница — то скорее всего он сам. Противно было и то, что и впрямь получалось — все выживание выльется в итоге в потогонное коряченье посреди леса.

Он никогда так не уставал, как сейчас. Строительство схрона было планомерным, в удовольствие, а тут обстоятельства гнали вперед, а Виктор напоминал себе клоуна, которого видел в детстве в цирке, — тот сел на лошадь, но съехал с седлом под брюхо и, как-то чудом вися там и вопя, потешал весь цирк. Только потом оказалось, что клоун тоже наездник, а это все было шуточной репризой. Про себя Виктор так не думал. Сейчас он не вполне был уверен, что выберется из-под брюха. Как бы, наоборот, не свалиться вовсе.

Вчера он все же дорыл погреб. Уже в темноте сбил щиты и худо-бедно облицевал вырытую яму. Получилось преотвратно. Теперь ломило все тело, мышцы ныли, и в придачу не спалось. Одна радость, что в честь свадьбы Ирка устроила ему роскошный минет.

С утра решили поехать на озеро за льдом, а по дороге дать крюка и заехать в нежилую уже деревню Ольховку. Это тоже угнетало. Одно дело — чистый и красивый сюрвайв. И совсем другое — банальный крестьянский труд, тяжелый, постоянный, ежедневный — с утра до вечера, и малопродуктивный — Виктор прекрасно понимал, что у него, горожанина в третьем поколении, самые простые крестьянские дела пойдут совсем не гладко. Да и по инвентарю он получался самым убогим бедняком. Ни курочки, ни порося… курям на смех.

Но самое противное было сознание того, что Ирка кругом права. Почему-то захотелось привычного «в прошлое время» с утра яйца всмятку со свежим подогретым ржаным хлебом и душистым сливочным маслом. Вместо соли Виктор всегда использовал приправу «Подравка», и сейчас он буквально почувствовал аромат.

На складе был яичный порошок, топленое масло. Даже «Подравка» была. И муки достаточно. Но все это не то. Свежие продукты нужны. А вот мясом они что-то уже наелись. Не хотелось. Даже думать было противно.

Бесконечное ворочанье с боку на бок, в конце концов, разбудило Ирку. Она проснулась неожиданно бодрой и свежей. «Черт, как быстро бабы восстанавливаются», — с неудовольствием подумал помятый Виктор.