Виктория ничего не могла сказать ему на этот счет:

– А остальные позиции?

– Они все реальные, хотя – из цикла «хорошо бы». Спутниковое вещание, кабельная система, оборудование, – все это закладывалось для того, чтобы Елена Борисовна видела перед собой перспективы нашего развития. Ведь это было ее любимое детище. Елена Борисовна в свое время приложила немало стараний, чтобы телерадиокомпания «Молодежная» получила шанс на рождение и выживание. А концессия на видеопрокат лент Госфильмофонда могла бы с легкостью решить проблему финансирования компании…

– Понятно. Помимо надежды на государственную помощь, какие еще серьезные проекты рассматривались в редакции в последнее время?

Зацепин слегка замялся.

И Виктория была вынуждена прийти ему на помощь:

– Сергей Михайлович, меня не интересуют ваши коммерческие тайны, я не собираюсь входить в телебизнес.

– При ваших внешних данных и отличной дикции – вполне могли бы, – неожиданно выстрелил галантным комплиментом Зацепин. – Все-таки вы обдумайте мое предложение насчет совместных передач…

– Спасибо. Но я занимаюсь раскрытием убийства. Итак… Мне не нужны бизнес-планы, равно как и совместные передачи – извините! – Виктория строго придерживалась делового тона; она давно знала цену и весьма недалекую (альковную) перспективу традиционного для прилипал «Девушка, не хотите ли сниматься в кино?» – Меня интересует круг деловых и политических контактов Смоленцева в последнее время. Его друзья и враги. Что вы можете об этом сказать?

Сергей Михайлович решил все-таки, что ничем особенно не рискует:

– Были совместные планы с «Экобанком». К примеру, получи мы концессию, о которой я говорил, «Экобанк» инвестировал бы деньги в производство видеокассет и цифровых дисков. В свое время в Америке было кое-кем нажито миллиардное состояние на том, что тысячи старых лент тридцатых и сороковых годов были превращены при помощи компьютерной обработки в цветные – и запущены в видеопрокат…

– Очень интересно. Скажите, вам знаком вот этот человек? – Виктория показала Зацепину половинку снимка.

Сергей Михайлович наморщил лоб:

– Нет, лицо незнакомое. А кто это?

– Мэр Ульяновска, Семен Липкин.

Тут Зацепин вспомнил:

– Ах, да! Смоленцев собирался сделать передачу с его участием. Ульяновск, как вы знаете, считается социалистическим заповедником с самым высоким уровнем социальной защиты населения в стране и с самыми низкими ценами на продукты первой необходимости. Смоленцев хотел свести этого Липкина в дискуссии с Немцовым. Мог получиться интересный спор. Противоположные концы диаметра…

– Он сейчас в Москве?

– Липкин?

– Липкин, мэр…

– Да. Должен быть.

– У вас нет его координат? – Виктория позволила себе чуть-чуть расслабиться и улыбнуться.

– Да, конечно, сейчас найду, – Зацепин начал листать перекидной календарь. – Он в гостинице… «Россия», номер 611, телефон 256-86-11.

– Благодарю вас, – она записала данные в крохотную записную книжку.

– Не за что! Мой долг, так сказать…

– Еще такой вопрос… В рамках предвыборной кампании вы получали какие-то предложения со стороны оппозиционных партий?

– Конечно, массу, – Сергей Михайлович был совершенно очарован ее мимолетной улыбкой.

– Они обсуждались?

– Некоторые.

– Какие?

– Те, которые не идут в разрез с нашей генеральной линией. Смоленцев… был… достаточно искушенный человек в политике. Оппозиционеры не могли использовать его так запросто. Скорее он… мы – использовали их.

– С каким настроением Смоленцев ехал вчера в Кремль?

Зацепин развел руками:

– Как всегда, когда он ехал в Кремль… В хорошем боевом настрое, у него было ощущение далеко идущей перспективы. Не в розовом, конечно, свете, но все же…

Виктория поднялась:

– Спасибо, Сергей Михайлович. Все было информативно и предельно ясно. Со всеми бы так!.. – девушка на секунду приостановилась у двери. – Вы, надеюсь, понимаете, что о нашей беседе…

Зацепин с улыбкой замахал руками:

– Никому-никому!

Когда девушка вышла, Сергей Михайлович перестал раскачиваться в кресле:

– Ну надо же!.. Однако хороша!..

* * *

Тимур Гениатулин,

7 часов вечера,

24 марта 1996 года,

2-й Балтийский переулок

Тимур оставил машину за квартал от дома, к которому направлялся. Он шел дворами. На нем было длинное – чуть не до земли – черное пальто, в правой руке он держал объемистую белую коробку, перевязанную шелковой голубой лентой.

Подойдя к дому, огляделся. Сумерки уже настолько сгустились, что в десяти-пятнадцати метрах очертания предметов расплывались. Если Тимура кто-то и видел из окна, то вряд ли имел возможность рассмотреть. А навстречу никто не попался: время позднее, погода стояла сырая, зябкая – не располагающая к прогулкам.

Тимур вошел в темный подъезд и поднялся по лестнице на четвертый этаж. Интересующая его квартира была направо. Большая, оклеенная черным дермантином, стальная дверь-сейф с новомодными и как будто очень надежными израильскими замками… На лестничной площадке было темно – лампочка в патроне отсутствовала. Слабый свет лился откуда-то с верхних этажей.

Тимур полушепотом чертыхнулся, переложил упаковку в левую руку и пошел по лестнице вверх. Он поднялся на седьмой этаж. Именно здесь горела чуть не единственная в подъезде лампочка. Ничтоже сумняшеся Тимур выкрутил ее и спокойно пошел вниз. Он чувствовал через замшевые перчатки тепло от лампочки.

Тимур ввернул лампочку на четвертом этаже, потом достал из-за пазухи черную ермолку и надел ее – сдвинул ближе к затылку. Заулыбался, нажал на кнопку звонка.

Самого звонка он практически не слышал – толстые стены, звуконепроницаемая дверь. Ждал минуту, две… Никто и не думал открывать. Хотя хозяева были дома. Прежде чем входить в подъезд Тимур специально смотрел – во всех окнах квартиры горел свет.

Тимур позвонил еще раз, уже настойчивее.

Наконец за дверью послышалось какое-то шевеление. Появилась искорка света в «глазке». Тимура довольно долго изучали – будто держали под микроскопом. А он стоял и широко и масляно улыбался в этот «глазок»…

Мужской голос, немного встревоженный и приглушенный, спросил из-за двери:

– Это кто?

Тимур улыбнулся еще шире – как только мог. Лицо его стало совсем круглое – хоть блины пеки. А он еще слегка повернулся к свету – чтобы лицо его, а главное – ермолку – разглядели:

– Дубман здесь живет?