Похоже, придётся мне поручить кому-нибудь другому попытаться сбить победные лавры с твоей головы.

— Становись в очередь, — прорычал Ранн, протискиваясь наплечником к Сигизмунду.

— Фафнир. — Космодесантники обнялись и пожали друг другу руки.

Сигизмунд посмотрел на воинов за Сеяном, подошедших за своим товарищем. Трое были в чёрном, остальные — облачены в серо-белые доспехи.

— Эзекиль. — Он поприветствовал кивком первого капитана Лунных Волков, а затем и остальных. — Тарик, Аксиманд.

— Лорд Храмовник, — ответил ему Абаддон, пожимая руку. Сигизмунд заметил какой-то проблеск во взгляде Абаддона, словно что-то отвлекало его внимание.

— Что-то ты мрачен для такого дня, — высказался Сигизмунд. — Чем-то встревожен?

— Если уж ты так считаешь, значит, видок у меня действительно не очень, будто тащу за собой сотню грозовых туч. — Абаддон выдавил улыбку и покачал головой. — Нет, брат... Пока всё в порядке. Но не мешало бы кое-что обсудить, когда этот день закончится.

— Первый капитан Сигизмунд, — внезапно раздался еще один голос, и Сигизмунд увидел, как вперёд вышел Калус Экаддон с его знаменитой острой, как лезвие, ухмылкой, сползающей с зубов.

Абаддон, не оборачиваясь, поднял руку.

— Капитан Экаддон, если ты думаешь, что я позволю Первой роте потерять свою честь из-за того, что ты бросишь вызов Лорду Храмовнику, то ты сильно недооцениваешь моё терпение. Мне не нужно, чтобы ты пополнял список его побед.

Сигизмунд кивнул Экаддону, который снова ухмыльнулся и пожал плечами.

— Поторопиться бы, брат, — сказал Абаддон, повернувшись к Сеяну и прервав его беседу с Ранном как раз в тот момент, когда Имперский Кулак расхохотался. — Поговорим потом, брат, — сказал он Сигизмунду и ушёл вместе с остальными.

Сигизмунд поймал себя на том, что вспоминает взгляд Абаддона — полный сомнений и хмурый, будто на сознание Лунного Волка внезапно лёг тяжёлый груз; такой же, как выражение лица Рогала Дорна тем утром.

Преклонив колени перед Императором Человечества, он заметил, что лица Абаддона и его отца опустились так же быстро, как поднялись затем. Он встал, обнажил меч и в приветствии поднёс его к небесам. Следом вверх поднялись клинки Храмовников. Грянул бой барабанов. Под ударами огринов завибрировали гигантские шкуры, снятые с мёртвых ксеносов-гигантов и натянутые на медные цилиндры. По всему Улланору прокатилось учащённое сердцебиение барабанной дроби.

Сигизмунд положил меч на наплечник и развернулся в строю — почётные гвардии девяти примархов повторили движение, начав долгожданный марш. За Легионес Астартес, километр за километром простираясь за горизонт, последовали смертные воины, титаны — а за ними и вся мощь Империума.

Позже Сигизмунд будет вспоминать свои чувства в тот день яснее, чем подробности происходившего. Как и все остальные командиры почётных гвардий примархов, он отделился от процессии и поднялся на Помост, чтобы ожидать конца церемонии со своим отцом. С колоннады за балконом он наблюдал, как течёт по Улланору река войны. Повсюду были кустодии, — золотые повсюду присутствовали на триумфе, скрываясь в тенях. Вместе с ним наверху стояли и другие старшие чины. Абаддон, Сеян и остальная часть Морниваля вытянулись по стойке смирно, на лицах у них читалось осознание важности момента, а дружеская атмосфера товарищества сменилась жёсткой дисциплиной. Пожирателей Миров представлял Кхарн; лицо его скрывал от всех шлем с гребнем. Сигизмунд подметил, как время от времени сжимаются и разжимаются его пальцы, будто через них проходил электрический разряд.

Все ждали одного-единственного момента. Процессия наконец закончилась, и Император выступил вперёд, чтобы обратиться к застилающим горизонт армиям Великого похода. Над землёй парили вокс-корабли, а транслирующие пилоны на мгновение заворчали статикой.

И вот Император заговорил. Слова эти будут записаны и разнесены по всему Империуму. Многие из тех, кто был там, скажут, что запомнили каждый слог Его слов, будто долгожданная речь всё ещё звучала в ушах. Другие, напротив, станут утверждать, что из всего сказанного не могут вспомнить ни единого слова — лишь осознание, что тогда они были там. Повелитель Человечества говорил обо всём: о войнах, что объединили Терру; о борьбе людей по всей Галактике, принесшей свет и истину ранее потерянным очагам человечества; о работе, которую ещё предстоит завершить. Он сказал, что человечество прошло большой путь, но осталось ещё немного. Радостные возгласы — огромные накатывающие волны звука — поднялись с земли, словно взлетающие в небо птицы. Но вот Император сделал паузу, и наступила тишина, и в тишине этой Он объявил, что вернётся на Терру, дабы закончить в сердце Империума свой великий труд.

По народным массам пробежал приглушённый ропот — едва слышимый шум отрицания. Сигизмунд ощутил его, как рождающийся внутри холод, от которого заново вспомнились и улеглись в голове все мысли недавних дней.

Затем Император провозгласил, что Крестовый поход продолжится, и во главе его встанет магистр войны[3] — воин, что был Его чемпионом с самых ранних времён. Воин и командир, которого знают все — его отец, его братья и товарищи… Затем Он произнёс единственное имя, которое только и могло быть произнесено после этих похвал.

Гор.

Слово все звучало и звучало в ушах Сигизмунда, обращая прошлое в будущее.

— Воитель...

— Воитель Империума...

— Я объявляю Гора Воителем сего Империума!

Сигизмунд прочувствовал эти слова как удар — словно мир перевернулся под его ногами. Он увидел, как Гор поднимает в воздух огромную булаву; услышал, как слова Императора раскатываются эхом, а затем смешиваются с торжествующими воплями миллионов голосов. Боевые горны титанов сотрясали воздух. Стая из сотен самолётов пронеслась в вышине, оставив небеса грохотать, словно от несуществующей грозы.

Там были примархи. Восемь существ, выходящих за человеческие пределы — все они склонили головы, отдавая честь. От них исходили чувства, словно радуга, сияющая всеми цветами. Рядом стоял и Император, но сейчас Сигизмунд никак не мог вспомнить, как Он появился, — помнил только чувство, подобное жару полуденного солнца, подобное тьме межзвёздного притяжения: смиряющее, бесконечное, пылающее, без конца и предела. Он видел, слышал и знал — ничто больше не будет прежним.

Он ждал, пока стихнут радостные выкрики, ждал момента, когда Гор заговорит, затем прислушался к голосу