В отличие от Аристотеля, писавшего, как тяжело может быть проводить вивисекцию, Гален никогда не упоминал, что чувствовал, разрезая еще живых созданий. Присутствовавшим же при этом действе, напротив, трудно было сохранять хладнокровие. Среди прочего Гален счел необходимым оставить ученикам и наставление о том, что при работе с животным на столе следует отбросить всякое «сочувствие»[273].

Со смертью Галена около 200 г. н. э. прекратила свое существование и так называемая классическая наука. Считается, что в Средние века люди совершенно не интересовались физиологией, но это не совсем так. Достаточно вспомнить труд XII в. Anatomia porci («Анатомия свиньи»), уже в предисловии к которому чувствуется влияние Галена: «Хотя некоторые звери, а именно обезьяны, внешне подобны нам, нутром никто не походит на нас более свиней»[274]. И только в XVII в. снова обратились к открытиям Галена. Первым по следам Галена пошел физиолог Уильям Гарвей, получивший образование в Падуанском университете – центре изучения анатомии в Европе. Среди его наибольших научных заслуг надо назвать прямое продолжение исследований Галена: открытие схемы кровообращения. Гарвей показал, что кровеносные сосуды не просто хранят кровь, как предполагал Гален, а переносят ее в организме по кругу. Выяснил он это, конечно, уже не на любимых Галеном свиньях. Вместо них он вскрывал тех, кто был под рукой: попугая жены и собственного мертвого отца[275]. Во времена Гарвея вскрывать покойников можно было совершенно законно, однако наибольшее внимание он уделял животным. Хотя вскрытия не запрещались, достать трупы было непросто. Мало кто был готов завещать свое тело науке. В тюрьмах повешенных тоже на нужды науки не хватало. Еще одна проблема состояла в том, что женских тел для исследования практически не было. Именно из-за этого еще одному падуанскому анатому Андреасу Везалию приходилось даже отправляться с учениками ночью на кладбище, чтобы выкапывать женские трупы и приносить их в свой анатомический театр. Расхищение могил тоже не помогло: тела, которые доставали из земли, как правило, уже находились на слишком серьезной стадии разложения, чтобы их можно было использовать для научных целей. В результате исследование женских половых органов было проведено Везалием всего на одном теле[276]. Как и во времена Галена, решить проблему могло использование животных, желательно живых. В выборе были не слишком придирчивы. Обычно брали тех, кого проще достать, т. е. собак, кроликов, овец, коз и свиней.

Эпоха Просвещения стала временем не только развития фундаментальной науки, но и расцвета философских идей. В этой связи нельзя не упомянуть воззрения Рене Декарта.

Если Аристотель рассматривал связь души и тела как нечто неделимое, Декарт в XVII в. это представление решительно отбросил. Он видел душу и тело как понятия совершенно разные. Душа спускается с небес, тогда как тело – не что иное, как машина, служащая для перемещения души по земле. Декарт считал, что боль и душевные страдания, которые испытывает человек, воспринимаются душой, а не телом, а раз души у животных нет, им неведомы ни боль, ни чувства, ни мысли. То, что несчастные на столах для вивисекции дрожали и выли, объяснялось лишь изменением механики тела из-за прикосновения скальпеля, наподобие того, как смычок касается струн музыкального инструмента и так извлекается звук[277]. Современный человек увидит в таких взглядах лишь оправдание тому, что люди превозносили себя над животными и мучили их прижизненными вскрытиями, однако на самом деле картина несколько сложнее. Во-первых, Гален, Везалий и Гарвей работали задолго до того, как мир узнал о воззрениях Декарта. Во-вторых, идеи Декарта не то чтобы сразу получили признание. В его эпоху развивалось и новое представление о природе с совершенно иным взглядом на животных. К примеру, философ Мишель де Монтень считал, что паучья паутина и пчелиные соты – превосходство природы над разумом человека. К тому же он высказывал сомнения, он ли играет с кошкой, или кошка с ним[278]. Современник Декарта и Монтеня Пьер Шаррон не исключал, что у животных может быть душа наподобие человеческой. Для многих представителей эпохи Просвещения XVII–XVIII вв. воззрения Декарта о теле как о машине, конечно, были лишь метафорой, а не серьезным утверждением. И хотя его идеи могли способствовать оправданию дальнейшего жестокого обращения с животными, ведь некоторые воспринимали слова философа буквально, все же мало кто действительно считал, будто боль способен чувствовать только человек[279]. Современный философ Питер Сингер приводит пример Декарта и других мыслителей XVII в., чтобы показать, сколько бед может принести искаженное представление о мире, а история вивисекций отчетливо демонстрирует, как запросто люди могли калечить и мучить живых существ, ничуть не заботясь о том, что чувствует при этом жертва. Факт увеличения числа вивисекций в XVIII в. необязательно связан с ростом влияния идей Декарта. Вероятно, он объясняется тем, что Запад вступил в эпоху процветания науки, которая и вызвала рост потребности в телах для изучения. Хотя число вскрытий свиней меньше не стало, начиная с XVII в. все больше возрастал интерес исследователей к собакам. Возможно, именно собаки способствовали тому, что вивисекции постепенно стали вызывать все большее общественное негодование и, наконец, в XVIII в. перестали быть публичным зрелищем. Во второй половине XVIII в. стали применяться анестезирующие препараты, такие как эфир и хлороформ. Так что именно тогда начала угасать традиция вскрытия животных, находящихся в сознании.

Кто бы что ни думал об экспериментах на животных, трудно спорить, что без них мир был бы другим. И вряд ли он был бы лучше, во всяком случае – для нас, людей.

Хотя свиньи долгое время служили объектом исследований, чаще всего использовали вовсе не их. Первое место занимают мелкие грызуны, в особенности мыши и крысы. Они всеядны, так же как свиньи и люди, и потому их анатомическое строение сходно с нашим, но это не единственная причина. Дело в том, что эти существа небольшие по размеру, а жизнь их кратка, что легко позволяет отследить ее полностью. Если бы все упиралось лишь в анатомию, медицинские исследования проводились бы только на нашем ближайшем родственнике – шимпанзе. Хотя кое-где шимпанзе использовались – и используются до сих пор – в медицинских экспериментах, они неудобны по четырем причинам. Им требуется много места, они хуже размножаются и медленно растут, к тому же исследования на шимпанзе сопряжены со столь серьезными этическими проблемами, что во всех западных странах разрешены только эксперименты, направленные на изучение их поведенческих особенностей. Использование мелких грызунов в исследованиях, напротив, особых угрызений совести у людей не вызывает.

Примечательно, что в последние десятилетия в ряде медицинских областей эксперименты