– Больше я ничего не могу вам сказать.

На этом наш с Раидой разговор закончился. Мы отдали приказ не спускать с нее глаз, чтобы женщина вдруг не сбежала из города; мы чувствовали, что вот-вот распутаем страшный клубок криминала, вскроем гнездо кощунства и лжи, свитое в нашем городе и скомпрометировавшее его, осталось только найти Катерину или того, в кого она влюблена. Мы уже ощущали запах победы.

Но тут пришел отец Завадского и сказал, что его сын покончил с собой. Повесился на собственном ремне.

Как будто кто-то дал нам пощечину. Два трупа, и при этом – ничего конкретного. Кто-то говорил, что смерть Завадского не лежит на нашей совести, потому что мы не могли знать, что у него такая уязвимая психика, к тому же человек не решается на самоубийство за один день, мысль о нем должна вызревать долгое время. Кто-то другой добавлял, что Завадский рано или поздно все равно сделал бы то, что сделал, тяга к самоубийству была у него в крови (про тягу Завадского к гомосексуализму мы мастерски не сознавались даже самим себе), а потенциальные самоубийцы (как, в конечном счете, и потенциальные геи) ничего полезного городу не принесут.

Все мы были на похоронах и старались утешить пани Завадскую. Присутствие на похоронах – наш долг и обязанность. На похоронах мы даем понять людям, оставшимся жить, что они не одни в городе и что город помнит и думает о них. Пани Завадская не упрекнула нас ни единым словом. Тот факт, что ее сын покончил с собой, мы не разглашали – собравшимся сказали, что парень всего лишь заснул в ванне. Кто-то сказал, что, возможно, так и было на самом деле. Иногда ложь милосерднее правды, добавляли другие.

Мы старались поддерживать в себе боевой дух, но случившееся посеяло в наших душах зерно разочарования. Мы поддались легкому декадансу. Впервые стали звучать несмелые упреки по поводу целесообразности нашей деятельности, кто-то говорил, что, возможно, городу не нужны такие жертвы. Возможно, он существует только для того, чтобы в нем существовали мы, ведь, что такое наш город, – сеть канализаций, горизонтальная территория, помноженная на вертикаль многоэтажных домов. Другие отвечали: а как же общество, как его жизнеутверждающая мораль, неужели счастливое будущее наших детей не заслуживает великих жертв?

Тогда поднимался старый поляк Витольд и говорил, что давно, когда Галичина принадлежала к единому государственному формированию вместе с Венецией и Веной, у него были родители, которые шли на большие жертвы, только бы обеспечить ему, Витольду, счастливое будущее. И что с того, повышал голос Витольд, разве я счастлив? Разве я могу сейчас посмотреть в глаза родителям и искренне их уверить в том, что их жертвы не были напрасными?

– Не могу! – почти кричал Витольд. – Потому что их жертвы были напрасны! Родители сделали несчастными и себя, и меня, потому что я помню, что эти жертвы приносились ради меня! А сейчас я мучаюсь подозрениями, что родители специально так делали, чтобы потом я мучился укорами совести. Они будто назначили меня виноватым в своем несчастье, хотя, думаю я теперь, они все равно были бы несчастными. Таким образом (Витольд страшно разволновался) они сбросили вину за свое несчастье с себя на меня.

– Господи, – сокрушенно покачивал головой Максим Голенький, – неужели мы ошиблись? Неужели правильнее было оставить Раиду и Катерину в покое?

Кое-кто отвечал:

– Но ведь, возможно, если мы не вмешаемся, случится что-то намного страшнее, чем два трупа? Оставаться в неведении – значит подвергнуть опасности весь город!

– К тому же, – властным голосом продолжила пани Грехова, – НАМ ИНТЕРЕСНО!

Катерины не было уже семь дней. Мы не могли действовать, потому что пока не знали, как. Мы боялись снова сделать глупость, поэтому решили выждать, а тем временем завершить несколько мелких дел.

Мы еще раз нанесли Раиде визит. Мы сказали ей, что Катерина в кого-то влюблена, и это могло иметь какое-то отношение к причине ее исчезновения. Может быть, она убежала с этим человеком, может быть, Раида не одобряла Катерининого увлечения, и, если Раида знает, о ком идет речь, пусть лучше скажет нам. Мы сможем помочь или хотя бы определить, где Катерина прячется.

– Откуда вы взяли, что Катерина в кого-то влюблена? – спросила нас Раида.

– Теперь это уже неважно. – Мы и правда так думали.

– Я убеждена, что вы ошибаетесь. В девятнадцать лет девушки никого не любят.

Раида блефовала – мы поняли это ясно, но применить силу не решились.

Уже на пороге Раида нам сказала:

– Она скоро вернется, наловит в море аквариумных рыбок – и вернется.

Что ж, решили мы, а в частности – пани Аронец – нужно делать то, что от нас требуют обстоятельства.

Операцию назвали «Нептун». Ее исполнение поручили Гарольду.

Пани Загнибеда задержала Раиду в университете, и Гарольд через балкон тайно пробрался в ее с Катериной квартиру. Тщательно осмотрев помещение, изъял все, что, по его мнению, было подозрительным, перепрятал жучки в укромнейшие места и через полчаса вернулся к нам.

– Гарольд, что ты должен был сделать в квартире Раиды и Катерины? – допытывалась пани Аронец.

– Должен был тщательно осмотреть помещение, изъять все, что покажется мне подозрительным, перепрятать жучки и вернуться к вам.

– Хорошо, – продолжала Аронец, – а что тебе показалось подозрительным?

– Аквариум с рыбками-телескопами. – Гарольд начал немного нервничать.

– И ты принес аквариум с рыбками?

– Принес аквариум.

– Аквариум мы видим. Но он пустой. Рыбок нет.

– Нет.

– И куда они делись?

– Они выплыли из аквариума и убежали через форточку.

– Ты видел, как они это сделали?

– Видел – в ночь перед тем, как исчезла Катерина.

– А кто снял с аквариума решето?

– Раида.

– Зачем?

– Она думает, что рыбкам нужна свобода.

– А разве нет?

– Рыбкам? Нужна.

– А как ты, Гарольд, разглядел в темноте, что через форточку убегали именно рыбки?

– Мне показалось, что это были рыбки. А теперь вижу – аквариум пустой. Вот я и решил, что не ошибся.

– Почему же ты не сказал нам раньше?

– Потому что я не умею всерьез говорить про рыбок.

А вот что нам донесли Раидины студенты.

Раида читала им лекцию в аквариуме (так студенты называют 21-ю аудиторию). Раида не выглядела уставшей, но, как стало известно позднее, она просто наложила на лицо много пудры. Рассказывала о преобладании фаллического над нефаллическим в греческой мифологии и о том, что в греческой мифологии бесчисленное множество случаев любви между мужчинами. Аполлон – известный бисексуал, он мог любить и Дафну, и Кипариса, а некоторые герои, сказала Раида, откровенно брезгуют любовью женщины, например Дафнис, Гермафродит, Нарцисс. В то же время любовь между женщинами греков не интересовала. Они боялись ее, поэтому если и изображали что-то подобное, то в самых отталкивающих красках. Миф про Сциллу и Харибду – одно из таких изображений.