В ушах гудело эхо выстрелов. Кислый запах пороха не перекрывал ароматов морга. «Геккон» погас. Но в дверь, за которой исчез тенятник, проникал теперь мутный свет белой ночи – и ночное зрение работало сносно.

Сейчас здесь будет вся больница, с тоской подумал Лесник. Полбольницы уж точно. Юзеф словно услышал его мысли:

– Пойди, стреножь её… Или его. Две пули в область сердца – меньше чем за час не оклемается. А я займусь теми, кто заинтересовался нашим тиром… Разъясню и успокою.

Встревоженные голоса слышались со стороны административного корпуса. Впрочем, не приближались.

Лесник кивнул, торопливо вставляя патроны в гнёзда барабана.

Хлюпающий звук сзади. Они обернулись. Синявская – настоящая Синявская – медленно оплыла на пол, им под ноги. Обе руки прижаты к горлу. Кровь струится сквозь пальцы. Юзеф и Лесник переглянулись. Яремная вена перерезана – считай, медицина бессильна. Да и времени возиться нет.

Лесник перешагнул через ворочающуюся на кафельном полу журналистку и пошёл к выходу.

За дверью на асфальте темнели две лужицы. Кровь. Но тела, которое обязано было корчиться здесь же, – не было. Однако…

Пятна поменьше уходили ровной цепочкой в сторону ворот. Лесник поспешил по следу. Расстояние между кровавыми метками увеличивалось – тенятник тут побежал быстрее. Или – скорость его регенерации превосходила все когда-либо виденное или слышанное Лесником.

Морфант? – подумал он, протиснувшись сквозь щель не до конца закрытых ворот. Где вы видели таких прытких морфантов…

Вдали серый силуэт – стремительно бегущий. Оклемался. Фантастика… Не бывает. Лесник вскинул револьвер, тут же опустил – далеко. И бросился в погоню.

Он сократил расстояние вдвое, когда преследуемый исчез. Был и не стало. Лесник подбежал к невысокому парапету. На подёрнутой ряской воде Колонички расходились круги. Он водил стволом вправо-влево, ожидая, когда тенятник вынырнет…

Ничего. Ровное зеркало мутноватой воды, лишь у дальнего берега хлопает крыльями разбуженная утка. Две минуты, три… Пять. Ничего.

Дичь или утонула, или ушла. Ко второму варианту Лесник склонялся больше.

Отжать двумя спицами ригель древнего замка оказалось просто. Ещё проще, наверное, было выдавить хлипкую дверь плечом – но Фикус не хотел лишнего шума. И – не хотел портить внешний вид жилища. В конце концов, он не домушник, не собирается увязывать шмотки в узлы и в темпе смываться. Он подождёт. Терпеливо и спокойно подождёт эту бешеную сучку.

Фикус все сейчас делал на удивление терпеливо и спокойно, хотя внутри стучал тревожный барабан и ритм его убыстрялся. Стучал не в сердце, сердечно-сосудистые проблемы для Фикуса не существовали, – неумолчная дробь раздавалась в голове. И он слышал в этом стуке одно короткое слово: у-бей! у-бей!! у-бей!!! Это можно. Но не сразу. Пусть гадина хорошенько проникнется и обучится правильным манерам – хоть они ей и не понадобятся.

Разодранное ногтями лицо саднило все сильнее, царапины воспалялись – но, странное дело, Фикусу эта боль не мешала. Наоборот. Пожалуй, именно она, боль, служила источником дополнительных сил и решимости. Особенно решимости. Скажи ему кто раньше, что он сможет вот так взять и ослушаться хозяина – Фикус бы не поверил. Не мог он такого представить. Не получалось почему-то представить.

Он и сейчас не ослушался. Хозяин велел и близко не подходить к дому со львами – Фикус и не подходит. Но в треугольном кошельке, что достался ему в качестве трофея, обнаружилась бумажка – обычный тетрадный листок в клеточку. Написанные на нем слова и цифры заставили Фикуса задуматься. Текст гласил:

«б. AT, 34/57 г-ты цветы – 1 р. в 3 —дн прачечн. – 22.06, кв. в прих. за зерк.»

И все. Понимай, как знаешь. Фикус понял это так: кто-то уехал по летнему времени в отпуск и попросил сучку приглядывать за квартирой. Поливать цветы и освобождать от газет ящик. А двадцать второго июня, то есть завтра, забрать из прачечной бельё по квитанции, оставленной за зеркалом в прихожей. Несколько большие затруднения вызвала первая строчка – явно зашифрованный адрес. По долгому размышлению Фикус решил, что буквы означают бульвар Алексея Толстого, а цифры – дом и квартиру. Решил – и тут же, в двенадцатом часу вечера, совершил прогулку в направлении бульвара.

Дом с указанным номером там имелся. И насчитывал подходящее число квартир. Окна пятьдесят седьмой не светились.

Фикус поднялся на пятый этаж, безрезультатно потыкал кнопку звонка, осмотрел замок. Потом ушёл, постановив вернуться позже, дабы гарантировано войти без свидетелей.

И вернулся.

…Что квартира роскошью не блистала, Фикус разглядел даже в тусклом свете фонарика. Грошовые обои, обшарпанная мебель. Он прошёл на кухню. То же убожество. Не живут миллионеры на пятых этажах лишённых лифта хрущовок. Ну и ладно, не за этим пришёл.

Первоначально у него была мысль завалиться в одежде и обуви на хозяйскую постель и хорошенько отоспаться – до утра ждать некого, благо поливать цветы в чужих квартирах глубокой ночью как-то не принято. Но назойливый барабан стучал и стучал в голове – спать не хотелось. Фикус сел за кухонный стол, не включая света. Глотнул водки из припасённой фляжки. И стал думать о приятном.

О том, как мочалка, ни о чем не подозревая, отопрёт дверь и шагнёт внутрь. О том, как он аккуратненько ткнёт её шокером и свяжет. О том, какой долгий и интересный будет у них разговор…

Он мечтательно улыбнулся. Сделал ещё глоток. И сам не заметил, как стал засыпать. Последняя его мысль была о том, что в отпуск люди уезжают не меньше чем на месяц, а значит, можно растянуть удовольствие на…

Фикус уснул.

* * *

Пули оказались боевыми. Не какие-нибудь там резинки. Настоящий добротный свинец. По всем канонам медицины и анатомии мне полагалось сейчас лежать и умирать. И я лежал – в кустиках, окружавших детский туберкулёзный санаторий. Лежал в луже воды, натёкшей с мокрой одежды. Воды, смешанной с кровью… Моей кровью.

Но почему-то не умирал.

Наоборот, дышалось с каждой минутой все легче. Острые обломки рёбер уже не вонзались при каждом вдохе в плоть, подобно скальпелям Жеки-Потрошителя. Интересно… Я давно знал, что заживает на мне все быстро, как на собаке: порезы и царапины, ссадины и ушибы. Даже переломы.

Но покажите мне собаку, которая встанет на ноги через полчаса после двух пуль в упор… С этой мыслью я встал – почти не пошатываясь. Расстегнул пиджак и рубашку. И осмотрел, вернее ощупал, места ранений. Одна пуля прошла насквозь, продырявив пиджак и сзади, и спереди. Вторую, изогнувшись, я нащупал сзади пальцами. И легко вынул – как неглубоко сидевшую занозу. Рана не кровоточила.

Увесистая штучка… Сплющена, искорёжена – но сразу видно, что не мелкашка. Миллиметров девять, как минимум. Интересно…

Ещё интересней, что двести метров под водой я проплыл, не испытывая потребности вынырнуть и вдохнуть. Перспективы открываются заманчивые… Но сначала стоит стряхнуть с хвоста этих хватких ребят. Опознать они меня никак не могут. Обеспечить себе алиби на время нашего маленького перформанса в морге – не проблема. Свидетели в любом потребном количестве будет свято уверены, что вечер и ночь я провёл в их обществе. И станут твердить это хоть на допросе третьей степени.