Поборники дружбы с Западом дискредитировали себя… Еще до начала Первой мировой войны американская пресса взахлеб твердила о так называемой «желтой угрозе» и якобы готовящемся вторжении в Калифорнию. «Белокожие» политики, лидеры профсоюзов и журналисты подливали масла в огонь. В 1924 г. Конгресс США принял закон о запрете японской иммиграции. Прокитайское лобби заговорило о «спасении» Китая, «привязке» Китая к американскому евангелизму. Перспектива обращения миллионов китайцев в христианство самым широким образом обсуждалась на страницах американских журналов и газет, и одновременно эти же издания вешали об угрозе японского нападения на Америку… Обе упомянутые перспективы сейчас выглядят откровенно смехотворными, однако в то время они заморочили голову многим добропорядочным американцам.

В условиях ежедневной рутины (если так можно выразиться), то есть в сугубо частном и утилитарном порядке, японцы очень заботятся о том, как они выглядят в глазах окружающих. В международных отношениях — другое, тут у них опыта явно маловато. Репутация Японии на международной арене в 1920-х гг. серьезно пострадала, причем главным образом именно из-за неумелых действий японской стороны. Задиристый тон во внешней политике неуместен. Пропагандистская кампания, развернутая в японской прессе против Китая, якобы стремящегося под японский протекторат и молящего о «спасении от участи быть под Россией», глубоко возмутила международную общественность. Особую озабоченность выразил Вашингтон, прокитайское лобби в США воспользовалось этим моментом для развертывания нового крестового похода против Японии: дело Китая — правое, Япония — воплощенное зло! (О договоре США и Японии, подписанном после оккупации Японией Кореи, никто и не вспоминал. А ведь тогда Япония закрыла глаза на американскую аннексию Филиппин.)

В 1920-х гг. в Японии наблюдался бурный рост промышленного производства — очередная иллюзия! В действительности национальное богатство прибрал к рукам избранный круг лиц. Правительство, коррумпированное сверху донизу и находящееся под эксклюзивным контролем этого круга, осуществляло функцию прикрытия истинных хозяев. Японская сельская глубинка бедствовала, сельчане бежали в большие города в поисках хоть какого-то заработка, вливаясь в многочисленную армию местной бедноты. Во времена Мэйдзи население Японии составляло 30 миллионов человек. К концу первого десятилетия правления Хирохито японцев насчитывалось уже 65 миллионов. Работодатели манипулировали наемной рабсилой как заправские феодалы, упирая на «традиционные культурные ценности»: коммерческая компания — единая сплоченная семья, во главе которой стоит босс-благодетель, «заботящийся» о каждом, если этот каждый будет всецело предан ему лично. Ну а если работяги предпочитают тянуть лямку в условиях крайнего убожества и нищеты, то это их личные проблемы… На острове близ Нагасаки «Мицубиси» располагала мощными угольными шахтами. Рабсила — заключенные, изгои общества, разорившиеся крестьяне и законтрактированные рабочие из Кореи и Маньчжурии — находилась здесь фактически в рабском положении. На острове имелось большое кладбище. На территории Японии тысячи и тысячи девочек (возраст — от одиннадцати лет) вынуждены были торговать собой. «Антиправительственные» выступления, забастовки, любая форма протеста жестоко подавлялись полицией. Актуальные идеи социальной справедливости и борьбы за гражданские права трудящихся тем не менее выкорчевать с корнем ей все же никак не удавалось. В японских университетах пользовались определенной популярностью кружки промарксистского толка, куда вступало немало молодых людей из обеспеченных семей. Став взрослее, они, как правило, охладевали к своей влюбленности в учение о социальном равенстве представителей рода человеческого. Коммунистическая партия Японии, основанная в 1922 г., через каких-то десять лет, по сути, подпольной деятельности захирела и сникла, утратив жизнеспособность из-за бесконечных внутрипартийных склок и пустячных перебранок.

В 1925 г. Токио решился на экстравагантный демократический жест, даровав всеобщее избирательное право подданным мужеского пола. Зачастую японское правительство одной рукой дает — другой отбирает: в том же 1925 г. приняли так называемый «Закон о сохранении мира», предусматривающий смертную казнь за любые антимонархические и антигосударственные идеи или действия. Император — недосягаем, государственные сановники — иже с ним, ведь они исполняют его волю! «Закон о сохранении мира» фактически заказал дорогу в парламент членам левых партий, ибо, решись таковые пойти на выборы с открытым забралом, они тут же получили бы альтернативное место на тюремных нарах за «антиправительственную» агитацию.

Через три года, в 1928 г., вышеупомянутый закон доработали в сторону ужесточения. Агитация за отмену права частной собственности, любая критика государственной политики карались смертью либо пожизненным заключением. «Разносчикам опасных идей» не имели права апеллировать к суду присяжных. Министр образования Хатояма не допускал и мысли о рассмотрении подобных дел судом присяжных, являясь стопроцентным поборником драконовских мер: требовал избавиться от «бунтовщиков» — школьных преподавателей, осмелившихся «будоражить» учеников; добивался отставки профессора юридического факультета Киотского университета — тот вздумал рассуждать о «неравноправии» социального и правового статуса женщины в японском обществе и выступать поборником толстовских идей об ответственности общества за преступления, совершаемые отдельными индивидуумами. Хатояма понимал гражданские права и свободы как «свободу делать то, что должно, и не делать того, что не должно». Позже Хатояма вынужден будет подать в отставку с поста министра образования. Против него самого заведут дело о «даче и получении взяток, торговле почетными учеными степенями, уклонении от уплаты налогов и фальсификации сведений о доходах по акциям акционерных обществ». (Хатояма не уйдет с политической сцены, посыпав голову пеплом. В 1954 г., после вывода с территории Японии американских оккупационных сил, он займет пост премьер-министра.)

Прежде чем Хатояме придется пережить неприятный эпизод в своей биографии, он и его коллеги по кабинету министров в поте лица трудятся над новой доктриной обожествления императора. В ноябре 1928 г. Хирохито официально вступил на престол. Церемонию интронизации Хирохито провели в императорском дворце в Киото. Четырьмя днями позже императора объявили прямым наследником богини солнца Аматэрасу. Синтоистская церемония, в полном соответствии с весьма расплывчатой мифологией, призвана была еще раз напомнить японцам: Хирохито — воплощение верховного божества, а тени за троном (Хатояма, к примеру) — его верховные жрецы.

Церемония церемонией, но кризис в стране усугублялся. Проблемы, если даже перебить всех, кто говорит о них вслух, тем не менее сами собой не рассосутся. Японская элита, в свою очередь, запричитала: общество обуржуазилось донельзя, коммерсанты отбились от рук, молодежь вульгарна… Танцклубы устраивают рекламные чайные церемонии, кишат гейшами; в ночных клубах Гиндзы девицы с короткой стрижкой фланируют в коротких юбчонках, на театральных подмостках резвится кордебалет… Реальный кризис в стране, однако, был гораздо глубже.

За два года до биржевого краха на Уолл-стрит (в 1929 г.) в Японии разразился тяжелейший банковский кризис (в конце 1990-х гг. страна также пережила нечто подобное). Колоссальные денежные средства, ссужаемые крупнейшими японскими банками национальным заемщикам, зачастую реально не меняли хозяев, так как везде во главе стояли одни и те же люди, их родственники, «проверенные» друзья. Банкиры с легким сердцем расставались с деньгами, выдавая их под ничем не обеспеченные обязательства. Стоит ли волноваться, если сделки согласованы иначе? Аудит — формальность! Шальные деньги, сверхприбыли! Все предпосылки к рекордным показателям экономического роста! А когда пришло время платить по долгам — нет денег (или, прибегая к специальной экономической терминологии — кризис ликвидности)… В 1927 г. японское правительство выделило два миллиарда иен «экстренной помощи», пытаясь спасти страну от краха национальной банковской системы (то есть не подвести «своих людей» из элиты, пусть и создавших определенные экономические проблемы в стране). Из 1422 коммерческих банков, оперирующих тогда в стране, кризис 1927 г. не удалось пережить более 800.