– Ты здесь совсем не убираешься? – Саломее стало обидно за дом, который совершенно не заслужил подобного обращения.

– Идем, – Далматов тянет ее за собой, мимо мраморной Венеры, посеревшей от стыда и тоски, мимо яшмовых ваз, в которых некогда стояли живые цветы.

Лестница стонет под их весом. Перила утратили прежнюю гладкость, так и норовят засадить занозу в руку, будто они обижены и на Саломею тоже.

– Ты же здесь не бывала, верно? Долго не бывала. – Илья распахивает дверь и шутливо кланяется. – Прошу! Заходи. Чувствуй себя… как-нибудь.

Она и вправду здесь не бывала. Иные запреты обходят легко, забывая о них, Саломея помнила об этом – не заходить в кабинет.

Дважды она подбиралась к двери, влекомая любопытством, но всякий раз останавливалась, разглядывала темный лоснящийся дуб, тяжелую ручку и бронзовые петли, столь мощные, что выдержали бы и каменную плиту.

В первый раз у нее не хватило решимости. Во второй – ее остановил Илья. Он ударил ее по руке, которую она уже протянула к двери, схватил Саломею в охапку и поволок прочь. Она так удивилась, что даже не воспротивилась. Илья же, запихнув Саломею в свою комнату, отвесил ей подзатыльник:

– Не смей подходить к двери!

Он был каким-то белым и страшным; подзатыльник – обидным. И Саломея расплакалась от обиды. Она ведь только посмотреть хотела…

…ковер на полу, со сложным замысловатым узором. Плотные портьеры. Стол выделяется в сумраке, этакая темная громада, за которой и потеряться недолго. Книжные полки.

Бумажные корешки.

Запах табака, хотя Далматов, кажется, не курит.

Он включает свет, но тяжелая пятирожковая люстра в хрустальном наряде не справляется с сумраком.

– Садись, – Илья подводит ее к креслу, слишком массивному, чтобы сидеть в нем было удобно. Да и, судя по слою пыли, посетителей этот кабинет давненько не видел.

– Или не садись. – Стол слишком большой для Далматова. Он выглядит подростком, забравшимся на отцовское место. – Ты когда-нибудь слышала об Ирине Николаевне Громытько?

– Нет.

– Пядь Ольга Генриховна? Или Зайчик Марина Лаврентьевна? Евгения Алексаш? Ольга Белькова? Эти люди тебе знакомы?

Пустые имена. Саломея пытается отыскать хоть что-то: эхо, тень, ощущение случайного знакомства, но – нет. Она уверена – ни с кем из перечисленных Далматовым людей она не знакома.

Но за этими именами… стоит холод.

– И они друг друга не знали, – сказал Далматов, подпирая подбородок кулаком. – Они разные. По возрасту. По семейному положению. По достатку.

– Они умерли?

– Да.

– Их убили?

– Да. Но доказать это не удастся. – Далматов откинулся в кресле и почти потерялся на фоне темной спинки. – Аневризма аорты уголовно не наказуема.

Четверо. Нет, пятеро – вместе с Ириной, о которой Далматов упомянул вначале.

– Они все были талантливы, по-настоящему, если ты понимаешь.

Саломея понимает.

– Из-за таланта и погибли. Их… забирали, где-то держали, прятали, использовали «на износ», а потом – выбрасывали. Еще живых, но – уже на грани. Перед самым исчезновением Ирине предложили работу в Центре. И она согласилась. А вот Ольга Пядь отказалась, только это было неважно… В «Оракуле» хватает предсказательниц, и прогнозы они дают поразительно точные. Конечно, не всегда и не всем. Возникает закономерный вопрос…

Он думает, что Аполлон связан со всем этим?!

Он, конечно, совсем не такой, каким Саломея его запомнила. И вообще, если подумать, Саломея плохо его знала. Но ведь это еще не причина, чтобы подозревать его в чем-то подобном… и он сам попросил ее о помощи.

– Думаю, ты – следующая, – спокойно сказал Далматов. – И я очень хотел бы ошибиться! Поэтому я и не поехал к тебе. За твоей квартирой наблюдают. И мое появление было бы… неуместно.

– А там, значит, появиться было уместно?

Саломея злилась, на себя и еще – на Далматова, который опять полез не в свое дело! И то, что он предлагает ей свою помощь, ничуть не извиняет это непрошеное любопытство.

– Уместно. Что не спрятано, то не вызывает подозрений. Мы – старые знакомые. Не друзья, скорее, приятели, да и то пребываем в отношениях… несколько натянутых. Но это не помешает мне обратиться к тебе за помощью… а им – воспользоваться счастливым случаем.

– Не понимаю.

– Алиска… ты не знакома с Алиской? Надо это исправить, но – позже.

У Саломеи нет желания знакомиться с Алиской.

– Алиска была в Центре. И пришла оттуда с намерением меня приворожить. Ну, это я так подумал сначала…

Приворожить? Далматова?! Неведомая ей Алиска определенно не понравилась Саломее, и если раньше неприязнь эта была безосновательной, существовавшей как бы сама по себе, то сейчас она обрела твердую причину.

Привороты – зло.

Бабушка так говорила, а уж она-то знала толк в любовной магии.

И Саломее когда-то она отказалась помочь.

– Сначала – чай. Потом – коньяк… ни вкуса, ни запаха непонятного я не заметил. Скорее всего – обыкновенная водопроводная вода, которую продали, как эликсир.

– Ты что, выпил… это?!

Далматов пожал плечами:

– Мне было интересно. Да и вряд ли Алиска стала бы меня травить… сейчас – не стала бы…

Он повернулся, и старое кресло громко заскрипело. Звук этот был неприятным, да и сама комната – большая, но какая-то тесная, заваленная старьем и пропыленная от темного потолка до древнего ковра, – вызывала отвращение.

– А Лешеньку ведь убили, – задумчиво произнес Далматов.

– Какого Лешеньку?

Далматов словно не услышал, он сидел с закрытыми глазами, вполоборота к окну, и тусклый свет стирал черты его лица.

– Время. Мне нужно время, – Далматов все-таки очнулся. – Погуляй пока, ладно?

Безумное утро перерастало в безумный же день. Саломея вышла из кабинета, прикрыла дверь и поняла, что осталась наедине с домом.

Второй этаж.

И первый.

Галерея с французскими окнами. Стекла заросли грязью и плющом, который пытался спрятать эту грязь, но вместе с нею скрывал и солнце. В полумраке ведь почти не остается цветов и красок. И ковровая дорожка, которую Саломея помнит бордовой, нарядной, теперь имеет бурый неопрятный цвет. В складках портьер, подобранных золотыми шнурами, сидит паук. Он хорошо потрудился: затянул кружевом мелкие трещины на побелке. И Саломея убирает руку – не ей тревожить этого паука, да и само это место… Библиотека. Здесь лишь одно окно, и луч света разрезает помещение пополам. Обе половины – отражение друг друга. Высокие полки, многочисленные тома…