но это вовсе не значит, что я обязана это сделать. Я ее мать, а она — несовершеннолетняя. Я просто не дам согласия и даже не скажу ей, что есть такой вариант.

Мне показалось, что в палате, кроме меня, никого нет, хотя рядом лежал Майк. Его грудь мерно поднималась и опускалась. Кожа — пожелтевшая, сухая, сморщенная — была чисто вымыта больничным мылом, которое он проклял бы, потому что всегда тщательно ухаживал за лицом, пользовался увлажняющим кремом и тоником. Несмотря на то что он изменял мне много раз, я почувствовала угрызения совести. Я была не лучше его: уложила Билла в нашу постель.

Но все же я не сказала бы, что чувствовала себя плохо. Наоборот, я словно впервые за долгое время поступила правильно. Как же здорово, что Билл так терпелив! И как глупа и наивна была я, постоянно соблазнявшая его и всегда убегавшая к Майку, как только дело заходило слишком далеко. Очень хорошо, что Билл полюбил после меня такую красивую и уверенную взрослую женщину. Но в ту ночь после бала все могло сложиться совсем по-другому, если бы не смерть Марты Рэсби.

— Что случилось тогда? — пробормотала я, наклонившись к Майку. — Ты правда ушел и оставил ее в саду?

Теперь, когда я произнесла это вслух, его поступок показался мне очень странным. Если уж он так хотел позаботиться о бедной пьяной девушке, почему не остался и не проследил, чтобы с ней все было в порядке? Зачем завел ее в безлюдное место, а потом ушел?

Очнись, Майк, очнись! Я должна тебя спросить!

Его глазные яблоки двигались под серыми веками. Интересно, видит ли он сны? Мой муж в коме. Вероятно, и не представляет, что, если очнется, его тут же отдадут под суд. Понятия не имеет, что мне известно о его романе с Карен и о том, что Джейк — его сын. Действительно ли он ничего не знал и даже не подозревал? Ведь каждый месяц с нашего счета уходила одна и та же сумма. Похоже на алименты. Мог он все это время платить Карен? Разум твердил, что это невозможно и невероятно, однако я знала: ничего невероятного уже не осталось. Как бы он отреагировал, если бы знал, что я выбираю между ним и Кэсси? Захотел бы, чтобы она отдала ему часть своей печени? И в очередной раз я подумала: как мы до всего этого дошли?

— Миссис Моррис?

Я подскочила на месте. Адам Дивайн вошел беззвучно.

— Ой! Здравствуйте! Боюсь, никаких изменений…

— Я знаю. — Он посмотрел на меня, и его лицо стало суровым. — Боюсь, у меня плохие новости, Эли.

1993

Вот все, что я знаю. Хотя прошло много лет и очень сложно вспомнить подробности, для меня это — правда. Но она противоречит тем мыслям, которые вертелись в голове по ночам, когда я, лежа рядом с Майком, никак не могла уснуть.

Марта была сильно навеселе той ночью. Об этом мне поведала Виктория Адамс в туалете, и я приятно удивилась, что обладательница собственной лошади и загородной конюшни вообще со мной заговорила.

— Господи, она так напилась! — прощебетала Виктория, глядя в зеркало и поправляя длинные светлые волосы. — И теперь я должна отвезти ее домой.

Готова поспорить, она очень хотела, чтобы я ее отговорила.

— Да все будет в порядке. Тут сегодня все навеселе. И Марта не захочет уезжать. Карен всегда отказывается идти домой, когда я пытаюсь ее заставить, — поделилась я, понизив голос.

Виктория закатила глаза. Я подумала — до чего странно: получается, будто мы с ней в сговоре, а Карен и Марта — этакие неадекватные алкоголички. По правде говоря, я уже давно потеряла Карен из виду и теперь беззаботно фланировала по дворикам, комнатам и компаниям, болтая и выпивая со всеми по очереди. Только сегодня все наконец почему-то захотели поговорить со мной, спросить о моих планах на лето, сфотографироваться вместе и похвалить мое платье.

— Выглядишь очаровательно! — одобрил Стивен Мэйджилл в съехавшем на сторону галстуке. Я покраснела. Я и сама себе казалась классной и сексуальной. Но Майк не видел меня, а мне так этого хотелось. И я, разгоряченная, продолжала бродить по приятной ночной прохладе. Казалось, что я не в Англии, не во дворе, который мы столько раз пересекали с книгами в руках. Не узнавала я и комнату, где в перерыве на обед мы валялись перед телевизором и смотрели «Соседей». Сейчас она превратилась в марокканский шатер: с потолка свисали разноцветные фонарики и звенящие бусины. Я остановилась, чтобы взять бокал с чем-то сладким и пьянящим. О, на все это действительно стоит тратить деньги! Мой отец не прав.

Нет, мне совсем не хотелось думать об отце, представлять, как его брови поползли бы вверх при виде пьяных студентов и студенток, обнимавшихся на лужайке, кричавших на танцполе, топтавших каблуками кубики льда… На траве валялась самокрутка из банкноты в сто фунтов — ее уронила Элисон Картер. Отец бы счел их всех — нас всех — испорченными, расточительными кутилами. Но кем еще могли стать те, кого отправили сюда, напутствовав словами, что весь мир лежит у их ног и ждет от них великих свершений?

Мне бы раньше понять, что ничего плохого в элитарности нет. Мы ведь и правда были элитой, но моя неуверенность всегда, все три года, тянула меня вниз. И Майк тоже тянул вниз… Но больше так продолжаться не могло. Вот Стивен Мэйджилл восхитился мной, и сегодня я собиралась очень весело провести время, несмотря ни на что! Не должен мой университетский опыт ограничиться одним Майком, у меня впереди еще целая ночь!

И вдруг я увидела его. Он стоял возле стойки, где наливали джин. Увидев меня, быстро отвел глаза. Вот тогда-то и следовало удалиться прочь, но я подошла к нему. Мне не хватило самообладания пройти мимо.

— Где ты был? — спросила я чуть громче, чем хотелось.

— Господи, Эли, мы же не сиамские близнецы…

— А это для кого? — кивнула я на бокал джина с то-ником, который наливала Майку какая-то бедняжка-первокурсница. — Для твоей девушки? — Я, конечно, шутила, ведь Майк встречался со мной, но он нахмурился, и я заметила это. Все ставки были сделаны. — Что происходит, Майк? Я думала, эта ночь станет нашей. — Слезы навернулись на глаза, и все окружающее великолепие перестало иметь значение.

Майк раздраженно пожал плечами:

— Мы с тобой уже три года, мне необходимо иметь хоть немного личного времени! Это последняя ночь, хочу пообщаться с народом. Я просто… Перестань