вопрос так, чтобы ты поняла.

— Я пойму, — настаивает дочь.

На меня смотрят глаза повзрослевшей девочки. Очень быстро повзрослевшей девочки. И эта девочка — моя дочь.

— Дарина…

— Я хочу знать правду, мам.

— Хорошо.

Снимаю пальто и вешаю его на вешалку. Дарина стоит рядом и ждет. У них сегодня было шесть уроков, значит, дома она уже как часа два. Если конечно не сильно долго была у Лебедевых.

— Твой отец, — спотыкаюсь, называя Лебедева отцом, — не был готов к рождению ребенка.

— Тогда почему у него родился Филипп? Он не хотел девочку? И почему я должна была родиться уродом? — выпаливает один за одним вопросы Дарина и ждет на них ответы.

— Когда я была беременна, мне поставили не очень хороший диагноз.

— Какой?

— Это уже неважно, ведь врачи ошиблись, — пытаюсь обойти вопрос, потому что реакцию предсказать невозможно. Одного это может не коснуться совсем, а на другого может отложить след на всю жизнь.

— Мама, я хочу знать!

— Хорошо. Но только знай, что я ни за что бы не оставила тебя, даже если диагноз подтвердился.

— Угу, — кивает дочь.

— Нарушение физического развития и умственную отсталость. — Произнести вслух сам диагноз я не могу. Это психологическое клеймо может остаться на всю жизнь.

Дарина хмурит лоб.

— Это как?

— Я не знаю. — Осознаю, что лгу, потому что легко могу написать научную работу по этому вопросу — так тщательно я его изучила. Но по-другому не могу. — Ведь у тебя этого нет.

— Точно?

— Конечно, точно!

— А почему врачи так сказали?

Хороший вопрос. Я тоже долго искала на него ответ. И ничего кроме возможного сбитого гормонального фона не смогла найти. Но поскольку никаких гормональных препаратов я тогда не принимала, то все больше склонялась к «заботе» Анны Захаровны. Или же это все-таки наследственность. Хотя никаких аномалий на генетическом уровне у меня не выявилось. Но проверять это еще раз у меня нет никакого желания.

— Сейчас многие диагнозы ставятся при помощи аппаратуры. Наверное, был какой-то сбой.

— А такое бывает?

— Бывает, — уверяю дочь. — И ты яркое тому подтверждение.

— А папа… Папа Сережа это знал?

— Конечно, знал. Он тебя любит больше всех на свете! — уверяю дочь.

По крайней мере так было, и я очень хочу верить, что так и будет.

— А почему…

Дарина замолкает. Но я знаю, что она хочет спросить.

— Папа Филиппа не знал, что ты родилась, — отвечаю на ее немой вопрос.

— Почему?

— Я ему об этом не сказала.

— Почему?

Вот как объяснить дочери, что ее настоящий отец не достоин этого знать? Что он вообще не имеет никакого права даже смотреть на нее! Я не хочу, чтобы она знала, как больно и как тяжело мне было в то время. И я не хочу, чтобы моя дочь когда-нибудь на себе испытала, что такое предательство.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Обнимаю ее и глажу по волосам. Нужных слов нет. В груди до сих пор клокочет обида. Ведь Косте ничего не стоило не лезть в нашу жизнь. Просто. Не лезть. В нашу жизнь. Прижимаю к себе Дарину и беру себя в руки.

— Потому что мы уже развелись, — отвечаю безжизненным голосом.

Не хочу снова пускать в себя эту боль. Я ей переболела. Надеюсь, что переболела.

— А ты? Ты не хотела… чтобы я не родилась?

— Нет, Дарина, — качаю головой. — Я ни за что бы не пошла на это. — Крепко обнимаю свою звездочку — смысл моей жизни. — Мне очень жаль, что тебе пришлось это узнать. Если ты хочешь, я переведу тебя в другой класс или даже школу.

— Нет, мам. Я не хочу. И потом… Филипп… Он хороший.

С этим сложно не согласится. Несмотря на всю парадоксальность ситуации, не заметить, что Дарина и Филипп сильно сблизились — невозможно. Это единственный светлый луч во всем этом кошмаре.

— Дарина, я не хочу, чтобы ты забивала этим голову. Главное, что ты здорова, а я и папа тебя очень любим.

— Тогда почему мама Филиппа сказала, что ненавидит меня? Что я — урод?

Дети сейчас в таком возрасте, когда они прислушиваются к чужому мнению, и любое слово, сказанное в их адрес, воспринимается буквально.

— Она боится, что ее муж будет любить тебя сильнее, чем ее. Вот и все.

— Но…

— Не слушай ее. Она просто тебе очень завидует, — пытаюсь успокоить дочь.

— Но почему?

— Потому что ты самая лучшая девочка на свете.

— Но она накричала и на Филиппа! — вдруг признается Дарина.

И это мне не нравится.

— А где он сейчас?

— Не знаю. Наверное, пошел на тренировку.

— Ты уверена?

— Да. Хочешь, спрошу?

— Спроси.

Дарина набирает на телефоне сообщение Филу, но оно остается непрочитанным. Тревожное волнение еще больше закрадывается в душу.

— А… папа Филиппа был дома? — У меня возникает явное желание позвонить бывшему мужу и сказать все, что я думаю про его «у тебя больше не будет проблем».

— Нет. Он вернется через два дня.

Значит, звонок Лебедеву придется отложить.

— Филипп ответил?

— Нет. Но он может не сразу ответить, если занимается.

* * *

Дарина залетает в мой кабинет после второго урока. Звонок едва прозвенел, и класс еще даже не успел выйти.

— Мама! Фила нет в школе! — выпаливает дочь. Она не просто взволнована, она перепугана.

— Дарина, успокойся, пожалуйста. Возможно, он проспал или заболел, — говорю, чтобы успокоить ее, но сама себе не верю.

— Нет! Он бы сказал мне! — парирует Дара.

— Ольга Васильевна в курсе?

— Да. Но она тоже ничего не знает!

— Вот как?!

— Мама, пожалуйста, позвони его папе! — чуть ли не умоляет дочь. — Вдруг с Филиппом что-то случилось?

— Хорошо. Я все узнаю.

— Сейчас, мама! — настойчиво просит Дарина.

— Хорошо. Я сейчас все узнаю. Иди на урок, — говорю дочери, и она, понуро опустив плечи, выходит из кабинета.

Понимаю, что Дарина волнуется, но Филипп действительно мог проспать. Или опоздать. Или еще что-нибудь. Но, вместо того чтобы проводить закрепление новой темы, я пишу на доске номера для самостоятельной работы и иду к классному руководителю 6-А.

— Ольга Васильевна, что у тебя?

— У меня Лебедева нет ни в школе, ни дома. — Такой потерянной я ее ни разу не видела.

— Ты родителям звонила?

— Конечно, звонила! У Филиппа телефон не доступен. Мать сказала, что он у бабушки.

Все верно: вчера Филипп так и написал Дарине: «Поехал к бабушке», и я даже не подумала, что что-то может быть не так. Дочь вчера рано уснула, а будить ее я не стала.

— И? — смотрю на коллегу в ожидании ответа, и почему-то начинает казаться, что мне совсем